Главы из книги В. Виллиса «Завороженный морем» (II часть)

Сидеть на одном месте я не мог. Несколько раз пересекал Америку вдоль и поперек, работал на лесозаготовках в Орегоне, ловил рыбу и строил дороги на Аляске, добывал нефть в Техасе, выполнял самую различную работу на речных и морских судах. Однажды чуть не потерял глаз, работая клепальщиком на верфи в Сан-Франциско, в другой раз — сломал ногу, разгружая хлопок с японского парохода в Галвестоне, и в течение долгих одиннадцати месяцев не мог сделать и шага без костылей.

В 1938 году я женился, бросил море и перебрался в Нью-Йорк, где Тедди руководила работой театрального агентства. Я стал своим среди пишущей братии театрального мира и долгое время пытался приспособиться к жизни на берегу. Но в 1948 году мы уехали в Вест-Индию, купили парусный шлюп местной постройки и несколько месяцев бродили под парусом вдоль всех островов архипелага, а потом махнули за две тысячи миль — в Майами. Мотора на яхте не было. Ураган поймал нас в Карибском море и погнал через пролив Юкатан в Мексиканский залив. Потом он пронесся дальше, оставив нас зализывать раны. Шлюп выдержал испытание, но в днище появилась течь, добраться до которой не было никакой возможности. Вода поступала беспрерывно, ее приходилось откачивать день и ночь. Наконец, проходящий мимо корабль заметил наш сигнал бедствия и подошел, «Бонито» направлялся в Гавану. Капитан предложил взять нас на борт, но я отказался покинуть яхту и попросил его поднять на палубу Тедди и передать «SOS» Береговой охране. Я надеялся, что сумею продержаться на плаву, пока кто-нибудь не отбуксирует шлюп в ближайший порт.

Уговорить Тедди покинуть полузатопленную яхту не удалось: «Ты остаешься — останусь и я».

Начало темнеть, когда «Бонито» исчез за горизонтом. Мы продолжали работать у помпы, надеясь, что посланный сигнал «SOS» будет услышан. Я выбросил весь балласт, но шлюп постепенно оседал все больше, к полуночи палубу начало заливать. Прошло еще около двух часов, и мы увидели огни большого судна. Огни приближались очень быстро, корабль стремительно несся прямо на нас; казалось — не заметит, не отвернет. Прошедший ураган оставил нам только маленький фонарь, и ни капли топлива. Мы приготовились прыгать за борт. Плавать Тедди не умела, и я привязал ее к себе, 8 самый последний момент огни метнулись в сторону, рядом с нами заплясал силуэт миноносца. Я поймал брошенный конец, и через 12 часов пришвартовался в порту Ки-Уэст. Оказалось, что станция ВМФ приняла «SOS» и выслала на поиски миноносец, который обнаружил нас с помощью своего радара.

---

Прошло несколько лет. Тедди легла в госпиталь в Нью-Йорке на операцию. Я плавал на судах, совершавших короткие рейсы вдоль побережья, и через каждые несколько дней приходил навещать ее. Однажды я сказал, что хочу построить плот и в одиночку переплыть Тихий океан. Дальше Тедди отказалась слушать: «В одиночку, в твоем возрасте — почти шестьдесят — нет!»

После того как жена вышла из госпиталя, я много ходил на танкерах. Сквозь щели, через люки и вентиляторы просачивались нефтяные газы, отравляя воздух. Хуже всего было чистить трюмы — танки. Мне не раз приходилось обвязывать веревкой товарища, потерявшего сознание в удушливых парах нефти, и сигналить наверх, чтобы его поскорее вытащили на воздух. Несколько раз мы бывали на волоске от гибели во время пожаров, когда с трудом удавалось остановить огонь, уже подбиравшийся к грузу. Через два года Тедди поняла, что, плавая на этих судах, я подвергаюсь не меньшей опасности, чем на плоту в океане, и сдалась.

22 июня 1954 года она стояла на пирсе военно-морской базы в перуанском порту Кальяо и смотрела, как буксир выводит мой плот в море. Я направлялся в Самоа. Начальник порта, давая мне разрешение на выход, сказал: «Ну, о том, чтобы пройти почти семь тысяч миль на этом «судне», и речи нет. Считайте, что вам крупно повезло, если вскоре выброситесь живым на какой-нибудь затерянный в океане риф».

Через 115 дней я прибыл в Самоа. К тому времени меня давно считали погибшим. После возвращения я написал историю своего путешествия, выступал с лекциями в Америке и Европе. Когда мне исполнилось 64 года, я почувствовал, что здоровье начинает сдавать. Отказывали почки, желудок, одолевали диабет, артрит. Возраст делал свое дело. Человек, считавший себя несгибаемым, согнулся под тяжестью болезней.


Всю жизнь я изучал различные методы укрепления здоровья и знал, что надо делать. Мы нашли тихое место в горах южной Калифорнии, вскопали участок земли, чтобы выращивать собственные овощи, и я принялся работать над собой. Я испробовал все, что можно по системе лечения «ближе к природе», не прибегая к помощи медикаментов: делал дыхательные упражнения, прошел курс водного лечения, оборудовал парилку, пил настои трав, неделями жил на каше, потом на фруктах и овощах. Как часто со мной бывало, ударялся в крайности. Тедди останавливала: «Чудес не бывает, ведь тебе скоро семьдесят...» Но я знал, что сумею справиться с недугом. Прошло, однако, больше года, прежде чем я почувствовал себя здоровым.

Шли годы... Однажды, сидя с женой на пляже под тентом и глядя в голубую воду, я почувствовал неясное беспокойство. Воспоминания о путешествии на плоту, о 115 днях в полном одиночестве, в этой самой голубизне... Все представлялось таким далеким, я почти забыл о чудесном времени, когда, казалось, целый мир принадлежал мне — от самой высокой звезды в ночном небе до темных глубин под плотом.

Я сидел и смотрел вдаль, снова переживая эти дни, снова видел летучих рыб, акул, стремительные броски дельфина, своих товарищей по плаванию — черного кота Мики и попугая Ики. Все путешествие предстало перед глазами как чудесное видение, несмотря на то, что на пути были и неудачи, и близость смерти, и даже отчаяние. Человек легко забывает плохое. Море лежало передо мной, спокойное и раскаленное, как в те дни, когда паруса на моем плоту висели опаленными тряпками, а бревна все больше обрастали мхом, и, казалось, все глубже оседали в воду; когда горизонт вокруг был пуст, и только иногда одинокая птица показывалась из-за стены неподвижных облаков, как бы ставших на якорь вокруг меня, своего пленника. Однажды мне стало очень плохо... Целый день и целую ночь я провалялся на палубе, извиваясь от боли в животе, сломлённый, покоренный, даже жаждущий смерти. Дополз до передатчика и стучал, стучал клю--чом, хотя прекрасно знал, что радио вышло из строг. Глаза невольно обращались к остро отточенным ножам для разделки рыбы — вонзить под ложечку, в источник бесконечной боли и прекратить безжалостную пытку. Нацарапав последнее послание Тедди, я в забытье распростерся на палубе, не чувствуя, как заходит и восходит солнце, как через меня перекатываются волны, как режет тело веревка, которой я привязался к плоту.


Когда проснулся, боли под ложечкой как не бывало, она исчезла так же непонятно, как и появилась. Что со мной было? Никогда раньше желудок меня не беспокоил. Я настолько ослаб, что еще долго вынужден был подтягиваться за веревку, поднимаясь с палубы. И так и не оправился полностью до конца путешествия. Уже в Нью-Йорке я выяснил, что страдал от прободения язвы желудка.

В другой раз я потерял весь свой запас пресной воды. Вода хранилась под палубой в пятигаллоновых жестяных канистрах, которые лежали прямо на бревнах и постоянно захлестывались волной. В конце-концов тонкая жесть проржавела насквозь, и почти вся вода вытекла, удалось спасти только около 90 стаканов. Ошеломленный печальным открытием, я выбросил за борт бесполезные теперь канистры и стал думать, что делать дальше. До ближайшей земли — Маркизовых островов — более тысячи миль. Я знал, что могу добраться туда даже с тем мизерным запасом воды, который у меня еще оставался, но это значило отказаться от намеченной цели плавания — достигнуть Самоа, так как плот наверняка разбился бы при высадке на крутые берега Маркизовых островов. Можно было попытаться продолжать рейс и пить морскую воду — я научился этому еще на «Генриетте», экипаж которой регулярно употреблял забортную воду, считая, что она как-то восполняет отсутствие свежих фруктов и овощей. Встал, снял с гвоздя кружку и окунул ее в море. Горько-соленая вода тяжело легла на желудок, но я чувствовал, что смогу продолжать путь. Через двадцать дней, наконец, пошел проливной дождь — единственный дождь за долгое плавание, и я наполнил все емкости, которые имелись на плоту.

Были и другие неудачи. Как-то я забросил леску, насадив на крючок летучую рыбу, приземлившуюся ночью на палубу. Вокруг шныряли дельфины, и я хотел разжиться свежим мясом. Вот леска натянулась. Начал выбирать и по рывкам понял, что предназначенную дельфинам приманку схватила акула. Вытащил ее на бревна, скользкую, обросшую морскими организмами. Хищница лежала на спине, широко раскрыв пасть с двумя рядами грозных зубов. Придавив добычу острогой, я принялся высвобождать крючок — довольно трудная работа, так как хрящ в челюсти акулы тверд и упруг. Наконец, крючок вытащен, и в этот самый момент акула, ранее почти неподвижная, яростно заметалась и внезапным ударом грудного плавника выбила у меня из рук острогу, на которую я опирался. Потеряв равновесие, я упал на акулу и вывалился за корму. В ужасе обернулся, чтобы схватиться за плот, но было уже поздно. Плот уплывал. И тут меня что-то дернуло. Крючок, вытянутый из челюсти акулы, зацепился за рукав моей шерстяной рубашки, когда я падал. Схватился за леску и начал медленно подтягиваться к плоту — очень медленно, потому что леска была старая, надорванная в нескольких местах. Из левой руки хлестала кровь. Падая, я выбросил вперед руку, пытаясь за что-нибудь ухватиться, попал как раз на зубы акулы и, очевидно, повредил артерию. Взобравшись на плот, перетянул руку и зашил рану иглой. Когда Я через сто дней сошел на берег, рана все еще была открыта.


Воспоминания о невзгодах и бедствиях, из которых ты вышел непобежденным... Я улыбался океану, как улыбаются старому другу, с которым вместе пережил лучшие годы своей жизни. В этот день я решил, что еще раз перейду океан на плоту.

Шли дни, мечта постепенно принимала конкретные формы. Я выйду в плавание из Кальяо, как в 1954 году, но теперь пойду без остановки- до Австралии, если удастся, до Сиднея — 11000 миль.

Наконец, я сказал об этом Тедди. Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Убеждать ее было столь же бессмысленно, как разрушать кайлом египетскую пирамиду. Тем не менее, я продолжал бить в одну точку, пока однажды она не сказала совершенно неожиданно: «Поезжай — я убедилась, что жизни с тобой иначе не будет».
Сразу же послал в Эквадор запрос—можно ли сейчас достать и отправить в Штаты бревна бальзы. Строить плот я намеревался в Нью-Йорке, где легче достать все необходимое для его оборудования. Из Нью-Йорка пароход доставит плот в Кальяо.

Я хорошо помнил, сколько труда и времени затратил в 1954 году, чтобы найти бальзовые деревья нужной величины. Пришлось месяцами летать на маленьких самолетах над болотами и ручьями, до которых иначе было не добраться. Однажды самолет задел крылом за верхушку дерева и начал падать. В последний момент пилот чудом выровнял машину и посадил ее на полоску травы, едва различимую в грозовом тумане. В конце концов тогда я нашел нужные деревья, но не с воздуха, а благодаря одному индейцу. Пришлось с помощью мачете прорубать в джунглях дорогу длиной в несколько миль, прежде чем мы добрались до указанного им места. Семь голубоватосерых, покрытых мягкой корой деревьев стояли кучно, одной семьей, поэтому позже я назвал свой плот «Семь сестричек». Диаметр стволов доходил до 75 см — обычно бальза падает и ломается, прежде чем достигнет такого возраста. Потребовалось прорубить уже настоящую дорогу, чтобы на быках дотащить бревна до ближайшего шоссе.


Через несколько месяцев пришел ответ: в принципе бальзу найти можно, но сейчас все ручьи высохли, бревна нельзя доставить к морю; нужно ждать до конца сезона дождей, то есть восемь-десять месяцев.

Как-то мы шли по пляжу. Путь нам преградила толстая труба, проложенная к землечерпалке, работавшей неподалеку от берега. Я оперся о трубу, чтобы перешагнуть через нее и вдруг понял, что нашел выход из положения. Ну конечно, трубы!

— Взгляни, Тедди, — сказал я — Вот они, бревна для моего плота. Странно, что я не додумался до этого раньше.

Я решил строить плот по типу судна, известного с незапамятных времен и вновь ставшего популярным в последнее время — тримарана. Основу плота составляли три шестиметровых овальных трубы-понтона, средний из которых выдавался вперед. Длина плота по ватерлинии составляла около десяти метров, ширина — около шести. Понтоны были скреплены тремя приваренными поперечными балками и рамой из шестидюймовой стальной трубы. К раме на болтах крепилась палуба — двухдюймовые рейки из орегонской сосны. Грот-мачта тянулась вверх на 11,6 метра; длина задней мачты составляла шесть метров. В корме располагалась каюта, в которой можно было даже стоять. Понтоны были наполнены самовспенивающимся полиуретаном, что делало плот непотопляемым даже в случае, если понтоны проржавеют или я наскочу на рифы. Управлялся плот с помощью двух рулей, по одному на каждом из боковых понтонов.

В мае 1963 года плот был построен и доставлен в Перу. После испытаний появилась необходимость в достроечных работах. Стальная каюта была заменена деревянной, поставлены шверты, и т. п. Тримаран всегда был окружен людьми; многие искатели приключений просили взять их с собой, но это не входило в мои планы. Правда, один раз я заколебался.

Я работал на палубе, когда к плоту подошел моряк, держа за руку мальчика лет девяти-десяти. Я узнал боцмана команды, которая помогала мне достраивать плот в 1954 году. «Это мой сын, — гордо заявил он.— Родился в тот самый день, когда вы отплыли из Кальяо. Проводив вас, я вернулся домой и увидел его на руках у жены. «Как мы его назовем?»—спросила она. «Вильям Виллис». Жена заплакала; «Нет, только не Вильям Виллис! Этот человек утонет вместе со своим плотом, не хочу, чтобы мой ребенок носил его имя!» Но я настоял на своем — я знал, что вы переплывете океан».

«А как в этот раз? Теперь вы назвали бы своего ребенка моим именем?» — Он заколебался, отвел глаза и ничего не ответил. Я рассмеялся; «До Австралии, конечно, далеко, но я чувствую себя в форме. Скажите слово, и я возьму мальчугана с собой». Моряк ухмыльнулся и покачал головой.

Однажды к пирсу подошел высокий мужчина очень благородной внешности. Он стоял так тихо и с таким видимым интересом изучал плот, что через полчаса я пригласил его на палубу. Незнакомец удивил меня своим знанием конструкций плотов, особенностей плавания на них. Осмотрев все, он сказал, указывая на связку банановых листьев на крыше рубки, которые я взял с собой, чтобы они напоминали мне о земле: «Если вам нужны еще листья, я могу дать».

— У вас что, есть ферма?

— Да, сеньор.

— А овощи вы выращиваете? — Я как раз собирался закупить где-нибудь овощей на дорогу. — Мне нужны картофель, морковь и капуста,

— Скажите, сколько вам надо, и завтра утром все будет здесь, на пирсе.

Действительно, утром он подъехал к пирсу на грузовике, полном отборных овощей, уложенных в отличные корзины. Незнакомец улыбнулся, когда я предложил ему деньги: «Я буду счастлив, если вы примете это в дар от человека, который восхищается вашим мужеством». Назавтра были назначены последние испытания моего плота, и я пригласил фермера участвовать в них. До этого я планировал взять с собой только Тедди и двух студентов университета в Лиме, с которыми подружился. Тот с радостью принял предложение.

Вечером он пришел ко мне в отель с альбомом, на обложке которого было выведено: «Плот «Семь сестричек». Альбом был заполнен газетными вырезками, относящимися к моему путешествию 1954 года. Этот человек оказался большим энтузиастом плаваний, подобных моему, путешествия на плотах были его страстью. Не зная меня, он вырезал из газет все заметки и статьи о «Семи сестричках» и хранил их почти десять лет. У него был подобный же альбом, рассказывающий об Эрике де Бишопе, французском путешественнике, который дважды предпринимал по-, пытки пересечь на бамбуковом плоту Тихий океан и во время второго рейса погиб, разбившись на рифе у островов Кука. Вручив мне первый альбом в. качестве подарка, он сказал; «Сеньор Виллис, я вынужден просить вас написать письмо морскому министру, который распорядился не пускать на ваш плот никого, кроме приглашенных ранее. Они не хотят нести ответственность, если с кем-нибудь что-нибудь случится во время испытаний».

Он умчался с письмом и вскоре позвонил, что министр дал ему разрешение на выход. «Очевидно, вы написали обо мне что-то очень лестное».

— Я просто написал, что вы — единственный человек, которого я взял бы с собой в рейс, если бы искал компаньона.

— Вы так и написали? — воскликнул он. — Я вам очень благодарен. А вы знаете, сеньор Виллис, я с удовольствием отдал бы вам свою ферму, если бы вы действительно взяли меня с собой.

— Возможно, в следующий раз, — рассмеялся я, но был тронут. Я представил его в далекой Испании, в дни, когда Колумб, Кортес или Пизарро набирали соратников для своих походов, представил, как он выступает вперед, при шпаге и в шляпе с плюмажем, предлагая свои услуги.

---

4 июля 1968 года буксир стащил мой новый плот со слипа и подвел к борту большого спасательного судна ВМФ «Риос», которое должно было вывести меня в море, На пирсах было полно провожающих, среди них Тедди — маленькая хрупкая фигурка, склонившаяся навстречу ветру и машущая мне платком. Трое матросов спрыгнули на плот и быстро закрепили буксирный конец. Они должны были оставаться со мной до утра следующего дня, когда «Риос» оставит меня одного примерно в пятидесяти милях от берега. Не совсем одного — еще в Нью-Йорке я взял с собой кошку Кики, очень красивой расцветки, в Кальяо подобрал ей товарища — котенка Осей, с очень независимым характером.

Мы шли уже несколько часов. Впереди тяжело переваливался мой буксировщик; он казался огромным, как линкор. Море и небо сливались в одну плотную массу, видимость была менее одной мили. Трое матросов лежали впереди на палубе, закутавшись в бушлаты и одеяла. Стоя за штурвалом, я тоже клевал носом. Внезапно плот затрясся, затем взлетел в воздух, несколько ужасных мгновений держался на высоте, потом начал бесконечный спуск в бездну. Казалось, что море расступается перед нами, что происходит какая-то страшная катастрофа. Падение прекратилось, и мы снова начали взбираться наверх, выше и выше. Все это происходило при полном безветрии, в абсолютной тишине и поэтому воспринималось как нечто совершенно нереальное. Я взглянул на «Риос». Он находился далеко внизу под нами, казалось, на самом дне океана. Побелевшие лица матросов, вцепившихся в поручни... Мы поднялись и опустились еще несколько раз, хотя уже не так сильно, затем странное волнение прекратилось. Я бросился к буксирному концу и с облегчением убедился, что он не поврежден.

Вскоре в динамике портативной радиостанции, имевшейся у моих моряков, раздался взволнованный голос радиста с «Риоса». Осведомившись, все ли у нас в порядке, радист сообщил, что мы побывали в лапах у огромной приливной волны, вызванной подводным землетрясением, и что Лима и Кальяо тоже испытывали сильные толчки. Слава богу, обошлось без разрушений.

Я сидел с матросами, привалившись к каюте, которая давала хоть какую-то защиту от пронизывающего ветра, чувствуя на себе испытывающие взгляды всех троих, людей, которые не понимали, почему я хочу идти один.

— Плохое время года. Зам предстоят встречи со штормами.

Я кивнул головой. — Знаю. Мне нужно было выйти еще полтора месяца назад.

— Скажите, вам действительно семьдесят лет?

— Да, семьдесят.

— Моему отцу только пятьдесят два, а он уже старик.

— В пятьдесят два года человек еще ребенок, — почти огрызнулся я, и все трое дружно рассмеялись. Самому старшему из них было двадцать пять.

В 8.30 утра «Риос» застопорил машины. Мы отвязали буксирный трос, и матросы прыгнули в подошедшую шлюпку. Я остался на плоту один. Поднял грот и бизань и взялся за штурвал. По всей ширине паруса заполоскалось название плота — «Возраст не помеха». «Риос» развернулся и стал удаляться, корма его была усыпана моряками и репортерами, делавшими последние снимки. Раздались возгласы, взревела и утихла прощальная сирена.

— До свидания, друзья! — крикнул я в налетающий порывами ветер.

Волнение усилилось, море покрылось барашками. Тяжелые облаку закрыли небо. Плот сидел в воде очень низко и раскачивался, как одержимый. Я выбросил за борт несколько мешков с овощами, которые считал лишними, но палубу продолжало заливать. 3 полдень убрал грот, поставил стаксель и зарифил бизань. Качка не ослабевает, и мои четвероногие пассажиры очень нервничают. А вот два почтовых голубя, которых я взял, чтобы выпустить в открытом море, чувствуют себя превосходно. Завтра они полетят домой...