— Так, значит, довольно потянуть за эту веревку, чтобы поднять парус!
И Жорж, матрос, прислонясь к штурвалу, отвечает ему вежливо, неторопливо, односложно, а то и просто кивком головы.
— Да, но вот чего я никак не пойму. Парус почти параллелен корпусу судна, а мы продолжаем двигаться вперед. Впрочем... Постойте... предположив, что один вал волны вздымается выше других...
Я восхищаюсь спокойствием Жоржа, его невозмутимым лицом под баскским беретом. Но вот он подмигивает мне, и я вижу, как наш с иголочки одетый пассажир, качнувшись, прислоняется к мачте, потом, нащупав борт, перегибается...
— Ну все, готов, — шепчет матрос, — с этого момента они умолкают.
Я знаю другого господина, с лысинкой, столь же худощавого и близорукого. Каждую субботу, в полдень, он отправляется в Сейн Пор, сбрасывает в гостинице форму кассира и через несколько минут выходит из своей комнаты в высоких сапогах или деревянных башмаках, в красной робе матроса из Конкарно, в фуражке, украшенной адмиральскими галунами, в зюйдвестке или дождевике. Он всматривается в небо.
— Северо-северо-восточный! Если ветер усилится, хлынет дождь!
Хилый господин поднимается на свой корабль — рыбацкий ялик с трехсильным мотором, и поход начат. Ялик спускается в Сену, делает круг, замирает, возвращается назад. А над рекой разносятся команды:
— Готовьсь к развороту!.. По левому борту баржа!.. Подать на четверть правым бортом!.. Полный вперед!
Вечером они собираются за аперитивом, эти заправские моряки, более опытные, чем рыбаки Новой Земли. Они ходят в своих деревянных башмаках, балансируя, как старые морские волки.
— Прошлым сентябрем, в зюйд-вест, в страшнейшую бурю я был в море, один-одинешенек...
Вот уж почти пять лет я живу на воде, днем и ночью, зимой и летом, на юге и на севере. Но я расскажу о своем первом судне и первом плавании, чтобы ввести вас в атмосферу приключений, доступных всем и каждому.
— У меня есть судно!
Сердце наполнилось радостью и гордостью, когда мартовским вечером я приобрел катерок — четыре метра в длину и метр шестьдесят в ширину.
Я поставил на корме подвесной мотор «Джонсон» в три лошадиных силы, укрепил стойки, на которые можно было накинуть почти герметично затягивающийся тент. На пеньковом тросе за катером — байдарка, в которую мы складываем матрасы, туристскую палатку, одежду, патефон и прочую утварь.
И вот однажды утром мы отплываем с твердым намерением пройти по маршруту: Париж — Эперней — Шомон — Лангр — Шалон на Соне — Лион — Марсель — Сет — Каркассон — Тулуза — Бордо — Монлюсон — Орлеан — Монтаржи — Париж.
Но сначала инженер из Управления мостов и дорог спросил меня, что такое сегмент, свеча, магнето. Потом он предложил мне сделать несколько кругов по спокойной воде Буживаля и только тогда вручил голубую карточку, посвящавшую меня в ранг «капитана — водителя моторных судов».
Плыть предстояло не только по рекам и каналам, но и по морю. Чуть-чуть. Между Марселем и Сетом. Следовательно, необходимы были соответствующие бумаги. Мне их выдали, и они восхитительны.
Судовой журнал — тетрадь длиной в полметра, на желтой обложке которой стояло:
Корабль: Жинетта.
Капитан: Жорж Сименон.
А внутри — извлечения из мореходных правил и ряд пустых граф, которые предстояло заполнять в пути множеству чиновников.
Но самый великолепный из всех этих документов — таможенный пропуск:
— Мм, Президент Французской республики, приказываем всем властям беспрепятственно пропускать, оказывая необходимую помощь... и т. п., кораблю "Жинетта". Просим правительства и глав иностранных держав...
И все это за три франка 75 сантимов.
Мы отходили в конце марта. Вода в Сене поднялась и ревела под мостами.
Вижу сквозь арку буксир, идущий навстречу. Он подает мне четыре яростных гудка, непрерывно их повторяя. Что тут делать! Решаю рискнуть — проскочить первым. Но буксир входит под арку одновременно со мной и только чудом не прижимает "Жинетту" к мостовому быку, я
Капитан кричит мне со своего мостика:
— Вы что, французского языка не понимаете!
Первое откровение — существует язык судов! Придется ему обучиться- Один свисток или гудок: "прохожу правым бортом", два гудка: "прохожу левым". Если перед вами мост — число гудков соответствует числу его пролетов. Теперь вы в состоянии уразуметь перепалку буксиров.
Тип — тип — тип! (Прохожу под третьей аркой).
Тип — тип — тип! (Извини, брат, но под ней пройду я).
Тип — тип — тип! (Посмотрим).
Тип — тип! (Болван. Уступаю дорогу).
Тип — тип — тип! (Ага, испугался!)
Шлюзы на Марне расположены в десяти — двенадцати километрах друг от друга — десять — двадцать минут хода. Я быстро научился маневрировать. Соскакиваю на берег до того, как подойдем вплотную. Бегу к воротам и поворачиваю затвор, пока смотритель недоверчиво выглядывает из домика, выясняя, что происходит, набивает трубку, приближается и, наконец, берется за рукоятку ворота.
В большинстве своем это чудесный народ. Почти все шлюзы связаны телефонами. Дайте пару франков на чай, и следующий смотритель будет вовремя предупрежден. Ничего не дадите — его все равно известят, и пока вы поднимаетесь, вода в шлюзе будет спущена.
Здесь не существует всеохватывающего понятия "судно". Это слово не имеет хождения. Говорят о "поднимающихся" — идущих вверх по течению, и "спускающихся" — идущих вниз. Говорят о моторках, конюшнях — баржах с лошадьми на борту, порожняках и о многих других.
Флейты доставляют песок. Мари-грязнухи перетаскивают самые малопривлекательные грузы. Берришоны или монпюсоны (по соответствующим названиям городов и верфей) имеют не больше двух метров в ширину, и тянут их ка бечеве ослы или мулы. Тяжелые, медлительные рудовозы с брюхом, полным железа ипи свинцовой руды, делают не больше двух километров в час. Буксиры именуются здесь котлами.
Теперь мы гордимся, что все понимаем, когда слышим, что "на бьефе котел с четырьмя порожняками, а за ними берришон и бельгийская самоходка, которая проведет трематаж возле шлюза № 17".
Трематаж — право на обгон идущего впереди судна. Бьеф — отрезок канала между двумя шлюзами.
Первая забота поутру — выяснить, что там впереди!
— Самоходка метр восемьдесят (т. е. с такой осадкой) простояла ночь в шлюзе. И котел, который в данный момент должен находиться в шлюзе № 21.
Начинаются расчеты: самоходка делает примерно шесть километров в час, котел — пять. Но так как шлюзы на Марне вмещают одновременно не больше одного судна, котел будет терять час на каждом из них, потому что тащит, как правило, три-четыре баржи. Вопрос в том, как обойти в бьефе других.
За сто метров от шлюза предупредительная надпись: "Конец трематажа". Если идущее впереди судно или лошадь, которая его тянет, добрались до этой точки — вы опоздали. Начинается сражение. Ставкой являются полчаса, которые вы либо выиграли, либо проиграли. Они имеют значение, так как вы проходите по двадцать шлюзов в день.
Еще в Париже нам рассказывали о двух кошмарах: сопряженном с большим риском спуске по Роне и туннеле на плато Лангр.
Рона еще далеко. Мы перед знаменитым туннелем — подземной частью канала. Он тянется почти девять километров.
— Туннель освещен!
— Нет, черт побери.
— Совсем нет! Но, по крайней мере, виден выход!
— Ни черта не видно. Туннель идет изгибом.
— Есть по сторонам дорожки!
— Есть по одну сторону какое-то подобие мостков шириной около 60 сантиметров, но они покрыты водой. А на настиле сантиметров на десять грязи и обвалившихся камней. Поручни пеньковые, местами оборваны.
— Так что и пешком не пройти!
— Попробуйте.
— Бывают несчастные случаи!
— Все бывает.
И вот он перед нами, продырявленный кусок горы с таким узким входом, что, кажется, никакому судну не втиснуться- Во всяком случае разминуться в нем невозможно. У нас нет белого сигнала, и мы зажигаем только красный.
— Ну, а если какое-нибудь судно одновременно войдет с другой стороны!
— Это запрещено. По утрам — подъем, после полудня — спуск.
По левому борту приближается плохо обтесанная стена туннеля. Треск. Перила мостков — на уровне моего пица. Снова треск. Идем зигзагами, и я никак не могу нащупать ручку газа, чтобы замедлить ход.
Поймал. Стоп! Держим военный совет. Жена высажена на мостки с фонарем в руках. Она будет идти впереди, освещая дорогу. Точнее, поскольку красный свет ничего не освещает, она послужит мне ориентиром.
Никогда еще, кажется, я не плыл в таком темпе. Стараюсь идти как можно медленнее, но жена все равно не успевает.
— Иди быстрей. Да не закрывай рукой фонарь!
Едва различаю красноватый лучик. Вдобавок ко всему со свода непрерывно стекает вода, туннель прямо облит ее мутными потоками. Кажется, что Марна течет прямо над головой.
Это длится больше часа. Жена едва бредет, по щиколотку в грязи. Она скользит, падает, поднимается, снова идет. Чтобы не сорваться с мостков, она не снимает руки с веревки и стирает ладонь до крови.
Впереди забрезжил слабый, едва различимый свет. Я нажимаю на акселератор. Свет приближается, бросая слабые блики на стены, и, наконец, заливает нас.
Возчики с лошадьми ждут своего часа у входа. Их начнут пропускать с пяти вечера.
— Почему бы не провести в туннель электричество! Хотя бы несколько лампочек!
На меня смотрят с явной иронией. Электричество! А еще чего вам не хватает! Может быть, бара! Половина шлюзов во Франции не имеет лестниц. Две стены, от четырех до восьми метров высотой, без единой шероховатости, покрыты липкой тиной. Что, если кто-нибудь упадет в воду! Как ему выбраться из шлюза! Особенно если поднимающееся судно идет по самому дну этой расщелины!
Можете представить себе, как выглядели наши костюмы. Добравшись до очаровательной деревушки на плато Лангр, мы решили пообедать на постоялом дворе.
— С лесовоза! — спрашивает хозяин.
— С чего! — Я его не понимаю.
— Я спрашиваю, что везешь! Крепежный лес! Ты ведь с канала!
— Да, но я ничего не перевожу. Иду на катере.
— Так бы и сказал Английских туристов ведешь!
Он решил, что я "с реки". И клянусь, что это не было мне неприятно.
Макон... Лион... Шлюз де ла Мюлатьер. По ту сторону — Рона. Скорость течения не ниже десяти километров в час, а под арками мостов и двадцать пять и тридцать.
Но не только это нас беспокоит. Здесь исчезают баржи, моторные и на конской тяге, весь знакомый и уже привычный быт. Чудовищные буксиры до пятидесяти метров длиной, с надпалубными, как у морских судов надстройками- Восемьсот лошадиных сил. Огромные движущиеся колеса по бокам. Настоящие апокалиптические звери, увлекающие за собой шаланды грузоподъемностью в четыреста-пятьсот тонн.
— И знаете, — сообщает смотритель, — даже они не везде одолевают течение. Есть отрезки по десять, двадцать, тридцать километров, где буксирам приходится уступать место туеру, который идет вдоль подводного кабельного троса.
Бедный мой катерок с трехсильным моторчиком! Знакомый яхтсмен вручил нам перед отплытием несколько страничек, отпечатанных на дактилографе. Они должны заменить лоцию.
— ...Между 24 и 25 километрами опасные скалы. Свернуть вправо.
...На 25 километре идти серединой реки. Потом прижаться к левому крутому береговому откосу... Сильные водовороты.
...На 26 километре скалы и гравийные мели. Держаться в одной трети от правого берега. Избегать водоворотов...
Мы пересекали красивейший край. Слева угадываю Вьенн, Кондрье, другие города. Справа — горы и знаменитые виноградники. Но по берегам почти никаких ориентиров.
— ...Километр 64. Очень опасно. Подойдя к левому берегу, круто повернуть вправо.
А где он, этот 64-й километр!
Мост Сен-Эспри. Пройти можно одним-единственным пролетом. Вода кипит. И как раз за аркой, метрах в ста от нее, подводные скалы. Тут требуется такой маневр: пройти правой стороной (под угрозой быть откинутым водоворотом к быку), а затем мгновенно свернуть влево.
Катер делает десять километров в час, река — двадцать пять. Мы задерживаем дыхание. Конечно, слегка задеваем устой моста. Видимость почти нулевая.
— Левей! Еще левей!
Но повернуть румпель еще левей невозможно. Вот они, скалы! Мы несемся на них, поднимая почти метровые волны.
Позже мне случалось повторить этот маршрут на автомашине, медленно, останавливаясь на каждом шагу. Но это уже была не Рона. Это была коллекция видовых открыток, без жизни, без аромата реки.
Я хочу рассказать о судах, охмелевших от вина. Их встречаешь, начиная с Бокера и вплоть до Бордо.
Канал узок и неглубок, а камыш так высок, что кажется, будто плывешь в густых зарослях джунглей.
Больше и речи нет о трематаже. И всего-навсего два шлюза, два очаровательных белых домика, окруженных жирными смоквами. А перед ними на канале целые стаи шумных уток.
Время от времени встречается баркас. Форштевень пестро раскрашен красными, желтыми, синими красками. А в трюме и на палубе — нагромождения винных бочек.
Редко случалось нам видеть эти суда в движении. Неся в своей утробе густое, лиловое, как местный виноград, вино, они спят до позднего утра, отдыхают после обеда, а немного спустя, клянусь, что не вру, опять отдыхают.
Шлюзы проходят, не торопясь. Смотритель приносит с собой кувшин, а то и ведро, которое ему дружески наполняют вином. Тогда он подзывает уток:
— Ути — ути — ути!
Ощупав одну из них, он протягивает ее матросу. Простой обмен любезностями. Смотритель идет досматривать сон. Баркас движется дальше, но его порыв быстро угасает, и он тоже сваливается в сон среди камышей.
Мы на уровне моря... Сети, протянутые тут и там, заполняются уже морской рыбой. Слово "берег" теряет смысл, потому что за густыми зарослями тростника, растущего на болоте, никакого берега не видно.
Девять шлюзов Безье стоят буквально друг на друге, почти без интервала, как ступеньки лестницы. Снизу виден пик почти отвесного холма. Судно штурмует его, за ним следует второе — на дистанции одного метра, но при десятиметровой разнице уровней.
Воздух пронизан солнцем. Кипарисовые рощи еще более подчеркивают полную оцепенелость пейзажа. И на судах — горы бочек, наполненных тяжелым вином. А на тех, что спускаются, возвращаясь из Бордо, — уголь.
И снова обмен на шлюзах — ведро угля за цыпленка, утку или голубя.
Хозяева баркасов питают страсть к названиям вроде: "Вилла — моя мечта", "Этого достаточно". Цветные витражи на палубных домиках, а внутри обязательно здоровенная медная висячая люстра с розетками подсвечников и хрустальными подвесками.
Обувь оставляется на палубе. Бочонок с питьевой водой окрашен белой краской с синими или красными кругами обручей.
Воскресным утром судовладелец, совершенно так же как мелкий рантье из Жуанвиля, поливает свой садик, бродит по нему с большими ножницами в руках. Потом берется за кисть, освежает роспись норвежским дегтем. Тут подрисует стебелек, там стилизованный цветок, усложнит завитушки на руле.
На борту живет собака, иногда две. Куры, кролики, ручные голуби. А иной разводит в ящиках петрушку, лук и кервель.
Вспоминаю шлюз на Южном канале, старейшем канале Франции. Часть ворот обновлена, а другая так источена червями, что проросла цветами и даже молодыми деревцами. Я вижу человека на барже перед шлюзом. Он перекидывает мостки, по которым поднимаются на берег его жена и трое ребятишек. Передает им кожаную сумку и клетку с канарейкой. Оставшись один, открывает шлюз. Вступаю с ним в разговор. Он объясняет:
— Ворота не выдержат и года. Сегодня, завтра ли, но несчастный случай неизбежен. Не хочется рисковать семьей и деньгами.
Подхожу к другому шлюзу. Трублю. Еще приближаюсь. Снова трублю. Н убеждаюсь, что подняться на берег можно, — только карабкаясь по стене канала, как по дереву.
Я трублю все яростней. Домик смотрителя рядом и, честное слово, кто-то сидит у окна. Проходит пять, десять минут. Я взбираюсь наверх с выпученными глазами.
— Вы что, оглохли!
— Нет, почему же. Вы тут подняли такой шум...
— Ну и...
— Что ну!
— Так вы не смотритель!
— Смотритель.
— И не открываете ворота! Да вы не в своем уме!
Он не скрывает усмешки.
— Скажите-ка, молодой человек, вам известно, сколько мне платят за то, чтобы я сидел тут круглые сутки! 186 франков в месяц.
Он поднимается, и я вижу, что вместо ноги у него деревяшка, левой руки и вовсе нет, а на груди — военный крест с пальмовыми ветвями.
Раскурив трубку, он договаривает:
— Н вы хотите, чтобы за эти гроши я пропускал через шлюз судовладельцев, которым пришла блажь прогуляться по каналу! Займитесь этим сами. И учтите — третий пусковой щит разбит. В зубчатой передаче верхних подъемных ворот несколько зубьев сломано, так что вы рискуете, что вас стукнет по голове...
От Бордо до Монпюсона "Жинетта" отдыхает на железнодорожной платформе.
Нас ждет игрушечный канал в игрушечном крае, на всем протяжении игрушечной речушки Шер.
Ну, можно ли принимать эти шлюзы всерьез! Канал так узок, что когда нужно перейти на другой берег, не даешь себе труда добраться до ближайшего мостика, а просто перепрыгиваешь через воду.
А суденышки, которые здесь называют берришонами! Было бы смешно ставить на эти крошки мотор. Лошадь одним махом вытащит берришон из воды, поэтому их ведут ослы, но и они кажутся слишком могучими для этого груза.
А еще тут имеются мосты. Подъемные мосты! Никто ими не ведает. Некоторые поставлены без всякой нужды, как будто ради того только, чтобы оживить пейзаж и позабавить ребят, которые весь день подстегивают своих осликов легкими прутиками.
Чтобы поднять мост, надо повиснуть на цепи. А пройдя его, надо вернуться и взбежать по крутому настилу — мост опустится.
Переправляемся на Луару, и все вокруг меняется. Близок Париж. Воду каналов бороздят суда крупных компаний.
Вот мы замечаем впереди несколько рудовозов, влекомых тощими мулами. Это наши пугала — самые медлительные, самые пузатые, заполняющие собой всю ширину канала.
Спрашиваю у смотрителя:
— Много их там!
— Не имеет значения. Хватит до самого Сен-Маммэ.
— Неужто!
— Они идут караваном.
— Но...
— Они играют свадьбу. Тут ведь все друг другу родственники, вот они и устроили кутеж. Два дня пили, а сейчас отдыхают, идут потихоньку, гуськом. Но к вечеру найдется повод начать все сначала. Они так построили свой свадебный кортеж, чтобы их никто не мог обойти.
Мы потеряли двое суток, в течение которых проходили по два километра в час. Бьефы были слишком коротки, чтобы решиться на обгон.
Однажды мы все-таки попробовали это сделать, но возчик отпряг лошадь и заставил ее бежать до границы трематажа. Разве станешь с ним спорить!
Шлюзование начинается только с восходом солнца. Возчики поднимаются в три часа ночи, чистят лошадей, запрягают их к четырем. Смотритель еще спит. Все следят за окнами его дома.
Тревога! Головы поворачиваются к окнам, которые, наконец, засветились. Первое судно трогается к воротам. На других идет перебранка...
— Я тебе говорю, если ты уступишь мне дорогу, я этого не забуду. Ты ведь знаешь, что за мной не пропадет.
— Не могу. Теща ждет в Ситанкетте...
Смотритель долго одевается. Наконец, он появляется на пороге, дожёвывая горбушку хлеба- Возчик собирается открывать ворота.
— Оставь их в покое, еще не время. Вам только позволь, вы вскочите на ноги с двух часов ночи.
Он смотрит на свои часы. С наслаждением вдыхает свежий утренний воздух. Поворачивает ворот. Далекие звуки рожка возвещают о новых судах на подходе. Они будут подтягиваться до заката.
Вот таким утром мы и удрали из лагеря. Поднялись раньше возчиков. Глотнули по чашке холодного кофе, умылись водой из канала, а потом тихонько на веслах пробрались между баржами до самого шлюза. Я пустил в ход механизм. Раздался легкий скрип, и тут же поднялась многоголосая брань, посыпались протесты. Я беспокойно вглядывался в темные окна смотрительского домика. Когда послышались тяжелые шаги, шлюз был уже открыт, я запустил мотор, и лодка рванулась вперед.
Мы прожили на воде полгода, одетые чаще всего в купальники. Мы прошли тысячи шлюзов, большую часть которых обслуживали сами. Наши ладони покрылись мозолями, ногти на пальцах переломились, кожа обгорела, волосы обесцветились, и еще месяц спустя мы производили впечатление по-городскому вырядившихся крестьян.
Вскоре после окончания путешествия мы почувствовали, что жить на суше стало просто невыносимо. Сколько раз, переходя мост в Париже, мы замечали знакомую баржу.
— Смотри-ка, да ведь это "Томатница". Помнишь, на Соне. Они нам дали сахарного леска к землянике.
Но никто на барже не обращал на нас внимания — ведь теперь мы были пешеходами.
На своем следующем судне «Остготе», — оснащенном для плавания по морям, мы прожили три года — во Франции, Бельгии, Голландии, Германии и Норвегии.
Немало погнешь спину, пока к этому привыкнешь. В северных гаванях, в часы прилива приходится подниматься три-четыре раза за ночь, чтобы проверить все крепления. В иные дни бортовая качка срывает с плиты кастрюли и вдребезги бьет посуду. Зимой каждое утро приходится обивать лед вокруг корпуса. Пеньковые тросы деревенеют, и руки покрываются волдырями. Но, несмотря ни на что, вы предпочитаете жизнь на воде любой другой.
Знайте — это вирус. И не надейтесь, что вы когда-нибудь от него избавитесь.
Естественно, вы овладеете языком водников, как владеете языком своей профессии. И когда какой-нибудь худосочный господин спросит вас:
— Это очень трудно — управлять рулем! За эту веревку надо потянуть, когда хочешь поднять парус! — вы ответите ему как Жорж — односложно или просто кивком головы.
Борт «Остгота», июнь, 1931 г.