В день, когда мне исполнилось 16 лет, я набрался нахальства и заявил родителям: «Вы знаете, что я уже несколько лет мечтаю походить под парусом по Тихому океану. Может быть, теперь это осуществимо?» Я был уверен, что не встречу сопротивления со стороны отца. Он часто рассказывал мне, как в 16 лет сам собирался совершить подобное плавание в одиночку. Помешала вторая мировая война. Но вызывала беспокойство позиция мамы.
Как оказалось, я беспокоился не зря. «Как будет со школой?» — спросила практичная мама. Я высыпал на нее кучу доводов: плавание поможет мне получить всестороннее образование, я сам увижу чужие земли, других людей, — это лучше, чем читать о них в книгах. А учебники я возьму с собой — мне предстоят долгие недели одиночества, можно будет выучить всю программу наизусть. К тому же, — продолжал я ско1-роговоркой, не давая маме вставить слово, — я не могу жить без паруса и чувствую себя вполне счастливым только в море. И ты прекрасно знаешь, бояться за меня нечего, ведь отец научил меня как следует управляться с парусами.
Это был мой главный аргумент. В 1962—1963 годах вся наша семья — отец, мама, старший брат и я — провели «на плаву» тринадцать месяцев, измерив вдоль и поперек южные моря Тихого океана на 11-метровом кэче «Золотая гончая». За время плавания я научился определяться по солнцу и звездам, предугадывать изменения ветра и состояния моря, чувствовать, как поведет себя яхта в той или иной ситуации, постоянно поддерживать в исправном состоянии судно, такелаж и рангоут. А главное, я проникся к морю уважением и любовью.
К моему несказанному удивлению, мама не ответила категорическим «нет!». Правда, она потребовала, чтобы я шел в море не один.
В то Время я еще не собирался идти вокруг света. Но когда я засел за карту, то само собой получалось, что я все дальше и дальше раздвигал границы предстоящего рейса, пока не ткнул карандашом в южноафриканский порт Дурбан — отсюда пойду обратно. На следующий день уже показалось совершенно логичным продолжить маршрут вокруг Африки и сделать его кругосветным.
Все вечера я проводил над картой. Сначала попутные пассатные ветры домчат меня до островов Самоа и Фиджи, потом пройду до Австралии, пересеку Индийский океан, обогну Южную Африку и выйду в южную Атлантику. Затем — Карибское море и Панамский канал приведут меня домой, в Гонолулу.
Мы принялись искать подходящую лодку. Вскоре отцу на глаза попался «Дав» («Голубь») — 8-метровый пластмассовый щлюп, в который я влюбился с первого взгляда. Яхта была оборудована алюминиевыми мачтой и гиком, и хотя прежний владелец предназначал ее для коротких дневных выходов, она показалась нам достаточно прочной и для океанского плавания.
Лето 1965 года мы с отцом посвятили изучению карт, ветров, океанских течений и погодных условий различных районов, чтобы выбрать наиболее благоприятный маршрут. Одновременно мы переделывали яхту, готовя ее для предстоящего трудного рейса. К осени я стал разыскивать сверстников, желающих составить мне компанию на время плавания. Желающих оказалось предостаточно, но не нашлось ни одного, кто сумел бы уговорить своих родителей. Так что когда «Дав», наконец, отправился в путь, в состав его экие пажа входили трое: капитан Робин Грэхем и «матросы» — котята Джули и Сузи.
«Дав» ремонтировали и готовили к плаванию в Лос-Анжелосе, откуда в августе я и перегнал его а Гонолулу. Пробный рейс прошел отлично — 2230 миль за 22,5 дня. Теперь каждый день отсрочки казался преступлением, а кроме того, имелась реальная опасность, что мама передумает и наложит вето на всю затею. И вот, 14 сентября 1965 года я оттолкнулся от пирса в Гонолулу и поставил паруса. Над все увеличивающейся полосой воды между пирсом и яхтой долго не смолкали прощальные возгласы.
В первый день плавания ветер был настолько слабым, что установленное перед самым выходом «подруливающее устройство» с небольшим вспомогательным рулем — «флюгер» для автоматического удержания яхты на курсе — показалось бесполезным, Мы с отцом сами спроектировали и смастерили это приспособление, и я рассчитывал таким образом избавиться от необходимости все время торчать на руле. Я забеспокоился, но, когда на следующий день ветер усилился, все оказалось в полном порядке.
На яхте был установлен небольшой стационарный двигатель и имелся подвесной мотор, от которых, впрочем, было мало проку на волнении и в сильный ветер. Я купил транзисторный приемник, чтобы слушать (вблизи берега) сводки погоды и новости, приобрел по дешевке старый, времен второй мировой войны аварийный передатчик очень ограниченного радиуса действия, который все-таки мог пригодиться для посылки сигналов «SOS», если я потерплю бедствие в открытом море. Больше никаких механических устройств на «Даве» не имелось, если не считать магнитофона и малокалиберного пистолета.
Как оказалось, больше всего радости принес магнитофон, который в значительной степени скрашивал одиночество. Я наговаривал на ленту послания семье, отмечал все, что происходило со мной в пути, свои впечатления и эмоции. В дни, когда я чувствовал себя особенно одиноким, магнитофон почти создавал иллюзию присутствия на борту собеседника. Как только я попадал в порт, где имелась почта, я отправлял кассеты домой.
Первый раз «приземлиться» я должен был на острове Фэннинг — низком атолле площадью всего 31 км, принадлежащем Англии. До него предстояло пройти почти 1700 км. Попутные северо-восточные ветры несли яхту на юг. В течение целой недели я чувствовал себя очень подавленно, тосковал по дому. Первые несколько дней в море всегда настраивали меня на печальный лад. Потом повседневные заботы брали свое, и я переставал думать о том, что позади.
Так как я плыву один, я не могу позволить себе роскошь спать больше нескольких часов подряд. Даже во сне чувствую изменения ветра и состояния моря, любая перемена в поведении яхты будит меня.
Я с гордостью сознаю, что иду по следам великих властелинов моря — Магеллана и Кука. Здесь в течение долгих 40 дней пересекал океан на весельной шлюпке жестокий капитан Блай, высаженный с частью команды с мятежного брига «Баунти». Но больше всего я думаю о смельчаке из Новой Англии Джошуа Слокаме, который в 1895—1898 годах первым обогнул земной шар в одиночку.
В море я столкнусь с теми же опасностями, которые угрожали и Слокаму. Одинокий мореход прежде всего боится быть смытым за борт, поэтому я всегда «хожу на привязи»: в любое время суток меня обхватывают перекрещивающиеся нейлоновые ремни, к которым прикреплен на кольце длинный спасательный линь; другой конец линя закреплен на гике. Я не снимаю эту сбрую, даже укладываясь спать.
Как и Слокам, я тоскую по людям. На четвертый день плавания записал на ленту: «Одиночество все сильнее действует мне на нервы»...
Я очень много говорю вслух, обращаясь попеременно то к котятам, то к магнитофону. Правда, различные эпизоды «морского быта» вносят некоторое разнообразие. Следующая запись в тот же самый день:
«Вокруг снует целое семейство дельфинов. Все время слышу их писк; удивительно, как громко они «разговаривают» между собой. Когда сижу в каюте, кажется, что они тут же, рядом. Это заставило осознать, насколько тонка обшивка «Дава». А может быть, они пытаются заговорить со мной? Очевидно, один из дельфинов ударился о киль, — внезапно снизу послышался глухой стук и особенно громкий и резкий писк. Когда дельфины ушли, осталось впечатление, что я с кем-то побеседовал — так долго я не слышал ничьих голосов, а мои матросы мяукают крайне редко».
Через 14 дней на горизонте показались вершины пальм — остров Фэннинг. Меня встретил Филип Палмер, местный лоцман, единственный европеец на острове с населением в 300 человек. Вечером мы на его «Фольксвагене» проехали по всему атоллу. Под нашими колесами то и дело хрустели панцири больших земляных крабов, которые водятся здесь во множестве. По деревянным мосткам мы несколько раз переезжали полуобвалившиеся траншеи, вырытые во время прошлой войны американцами, чтобы помешать японским самолетам приземляться на острове.
Возвращались поздно. Фары ярко освещали дорогу, и я увидел довольно мрачную картину: орды крабов пожирали своих неудачливых сородичей, которых мы ранее раздавили. Палмер уверял, что здешние крабы съедобны, но мое пристрастие к крабовому мясу мгновенно улетучилось.
Когда я отплывал, Палмер подарил мне рыболовную снасть, груду свежих овощей и фруктов и деревянную модель каноэ. Он также вручил мне сумку с почтой и попросил передать ее чиновнику в Паго-Паго на острове Тутуила в американской части Самоа.
Однажды утром за мной увязалась стая акул. Одна из них долго вертелась возле самой яхты, а потом резко рванулась назад и схватила мой механический лаг, буксируемый с гакаборта на 60-метровом лине. Проглотив лаг, мерзкая рыба опять нахально подплыла к самому борту. Я схватил пистолет и выстрелил ей в голову. Акула забилась, затем медленно опустилась на глубину. Теперь придется определять пройденную за сутки дистанцию наугад.
«Ветер дует со всех сторон, — пожаловался я магнитофону на следующий день. — Судя по всем морским учебникам, он ведет себя крайне необычно, дует в любом направлении, только не туда, куда нужно».
На пятнадцатый день я воскликнул в микрофон: «Вижу землю, вижу землю!». Передо мной вставали сопки Тутуила — главного острова Американского Самоа. Всякий раз приближение к земле является для меня самым захватывающим моментом плавания. В теории судовождение выглядит довольно просто. Берете секстан, замеряете высоту солнца или звезд на горизонте, замечаете время с точностью до секунды, смотрите в мореходные таблицы и затем с карандашом в руке вычисляете свое местоположение. Но на практике вы можете допустить массу ошибок! В нетвердой руке секстан может дать неверную высоту, забарахливший хронометр показать неправильное время, а незначительная арифметическая ошибка заставит уклониться на несколько миль. Любой из этих огрехов мог оказаться для меня роковым, если бы я проплыл мимо маленького островка в необъятные просторы океана. Должно быть, так погиб не один моряк.
К вечеру 19 октября, когда от Тутуилы меня отделяло менее 20 миль, внезапно налетел шквал. За какую-то долю секунды мачта выгнулась и шлепнулась за борт, унося с собой грот и генуэзский стаксель — лопнули нижние ванты. И это в момент, когда я уже видел себя в порту Паго-Паго! Я чуть не заревел, но впереди было слишком много работы. Проверив, хорошо ли закреплена моя «сбруя», я втащил на палубу волочившиеся на снастях паруса, вытянул и закрепил по борту мачту. Потом установил вместо мачты гик и поставил на него грот. Я поднял яркий оранжевый флаг — сигнал бедствия. Через пару часов высоко надо мной пролетел самолет. Я выпалил обе имевшиеся у меня ракеты, но пилот, очевидно, и не думал смотреть вниз.
Я не был особенно напуган, но понимал, что если ветер переменится, то мне будет худо. С моим вооружением я не мог продвигаться против ветра. Раньше я намеревался обогнуть восточную оконечность Тутуилы и бросить якорь в Паго-Паго. Теперь же крепкий юго-восточный бриз понес бы меня как раз мимо Тутуилы, а мощности моего двигателя явно нехватало для противодействия такому ветру. Поэтому я взял курс по ветру на Апию — портовый городок на острове Уполу в Западном Самоа.
Около трех часов ночи я увидел на горизонте то и дело пропадающие в волнах огоньки. Это, безусловно, был Уполу, но близость острова отнюдь не прибавила мне бодрости — вокруг него рассыпано много каменистых рифов, и я был уверен, что яхту несет прямо на них. Все моряки боятся подветренного берега, а под моим неуклюжим укороченным парусом я никогда не выбрался бы обратно в открытое море. Вскоре я действительно услышал наводящие ужас всплески, но не впереди себя, а по борту, — ветер вдруг заметался, как бы в растерянности, а затем погнал меня мимо опасного участка вдоль острова. Когда начало рассветать, я шел уже вдоль песчаного пляжа Апии. Горы с каскадами ручьев, белоснежные здания среди зеленых пальм... поверьте, я с превеликой радостью «нырнул» в порт!
Приветливость местных жителей скоро заставила позабыть все неприятности. Одной из первых меня встретила Эгги Грей, владелица отеля «Эгги». «Я тебя знаю, — сказала она. — Я читала о «моряке-школьнике» в газете». В течение двух недель я ни разу не питался на борту «Дава». Эгги Грей, новозеландцы, американцы, самоитяне каждый день наперебой приглашали меня обедать. Алан Грей, сын Эгги, помогал мне в попытках восстановить мачту, к сожалению, неудачных. Тогда он представил меня Сэму Хейвуду — директору местного технического училища. Мистер Хейзуд сварил сломанную мачту и забил внутрь сердечник из твердого дерева. Я установил и оснастил рангоут, и «Дав» опять стал мореходным. Было упущено только одно: существует морское суеверие, что когда вы устанавливаете мачту, необходимо на счастье подложить под нее монету. Когда я вспомнил об этом ритуале, мачта уже прочно стояла на своем месте. В дальнейшем море сполна отплатило мне за неуважение к своим обычаям (я не совсем уверен, что говорю это в шутку).
Западное Самоа экспортирует копру, какао, бананы. Над плантациями возвышаются крутые горы, на вершине одной из которых находится тщательно ухоженная гробница Роберта Луиса Стивенсона. Привязанность Стивенсона к самоитянам заставила его к концу жизни поселиться среди них. Зде-ь он и умер в 1894 году. Подъем к гробнице довольно крут и труден, но я был с лихвой вознагражден, своими глазами прочитав эпитафию на камне, автором которой является сам Стивенсон. Высеченные с двух сторон памятника на местном и английском языках, слова преследуют своей простой красотой:
Здесь он лежит, где хотел бы лежать.
Домой вернулся моряк, домой вернулся с моря,
И охотник спустился с гор.
Домой вернулся моряк, домой вернулся с моря,
И охотник спустился с гор.
На время рождественских праздников на Западном Самоа прекращается всякая работа. 23 декабря почта работала последний день, но я успел получить посылку из дому с едой и одеждой. В ящике были также восемь кассет с магнитофонной лентой и новый механический лаг.
В конце января я был уже в Паго-Паго. Здесь преобладала крайне неустойчивая погода, и я решил дождаться окончания штормового сезона, а потом уже идти дальше — мудрое решение, как потом оказалось. Я пообещал сам себе, что буду усердно заниматься в течение двух месяцев на суше, и сразу взялся за книги.
Ранним субботним утром мимо «Дава» прошла шлюпка. Увидев меня, человек на веслах закричал: «Вам лучше задраить люки. Сюда идет ураган!» Визит на станцию Береговой охраны подтвердил угрожающее сообщение. Я снял тент и подруливающий флюгер и поставил дополнительные швартовы. К вечеру ударил шквал, за ним другой, третий. Я оставался на яхте, и не один — Джад Крофт, молодой американец из Паго-Паго, уговорил меня взять его на борт на время урагана. Я записал на ленту все, что видел и пережил в этот день:
«Барометр быстро падает до 740 мм. Шквалы, налетающие со скоростью более 70 миль в час, наполняют воздух солеными брызгами, которые носятся вокруг, как снег в вихре метели. Лодка раскачивается как сумасшедшая, никогда не думал, что может быть одновременно и килевая, и бортовая качка такой силы. В воду попеременно опускается то один планширь, то другой. Да, такого ветра я еще не видел. Держись! Вот она! Волна»... — в этот момент магнитофон и я разлетелись в разные стороны.
И позже: «Сейчас 2.30 утра. По радио передали, что в районе местного аэропорта шквалы достигают силы 104 мили в час! А мы с Джадом сидим по колено в воде — огромная волна положила нас на борт, но потом смилостивилась и выпрямила. Море рвется к нам через комингс кокпита. О, что это? Иллюминаторы ушли под воду! В ушах стучит... А качка все не ослабевает. Выдержит ли корпус?»
«Дав» вышел из урагана хотя и изрядно потрепанным, но целым, а вот острову досталось как следует. Джад и я на попутной машине добрались до деревни Тула на восточном побережье. Здесь разрушения были огромными. Везде лежали поваленные пальмы и банановые деревья. Почти половину домов снесло вообще, многие строения стояли без крыш, К счастью, легкие самоитянские дома можно восстановить очень быстро. Пол из камня или коралла, по углам деревянные стойки, поддерживающие крышу из тростника и пальмовых листьев. Из листьев же сплетены и стены, поднимающиеся и опускающиеся наподобие жалюзи. Мы включились в общую работу по ликвидации последствий урагана, после чего одна семья пригласила нас пообедать1 и переночевать в своем доме европейского типа, тоже пострадавшем от разгула стихии — правильные прямоугольники окон без единого стекла, дверные проемы без дверей. За обедом я упомянул, что моя яхта называется «Голубь». «Знаем, знаем, — ответила хозяйка. — Мы тоже зовем тебя «лупе лете» — летающий голубь». Так я получил свою первую местную кличку.
Позже старая бабушка с лицом, сморщенным, как ядро грецкого ореха, начала танцевать твист под музыку, гремевшую из репродуктора. «Давай, малыш, — крикнула она мне. — Ты-то должен уметь танцевать!» Я старался, как мог, но она переплясала меня.
Штормовой сезон затянулся, и я вышел из Паго-Паго лишь 1 мая. Теперь меня сопровождала только Джули — ветренная Сузи нашла себе приятеля на берегу и удрала с судна. Море встретило нас непродолжительным штормом, но я так долго сидел на берегу, что был даже рад небольшой встряске. С заходом солнца ветер скис, потом затих совсем. Ночь была такая, что я вытащил и настроил свою старую гитару. Над залитым лунными бликами морем полилась баллада про Генри Мартина. Должен сознаться, что конец песни звучал довольно зловеще:
За всех отважных, что сгинули в море
Что погибли в пучине морской...
Что погибли в пучине морской...
К вечеру 4 мая на горизонте показались острова группы Вавау, и утром следующего дня «Дав» вошел в гавань Неиафу, буквально забитую парусными рыбачьими лодками. Мачт вокруг было столько, что я почувствовал себя в прошлом столетии. Через несколько дней я покинул порт и дальше останавливался у каждого острова, где жили люди. Пробираясь через весь архипелаг Фиджи, я часто попадал в полнейший штиль и был вынужден прибегать к помощи двигателя или подвесного мотора, что всегда портит настроение.
На островах группы Тонгатапу меня встречали особенно дружелюбно. Здесь я получил вторую кличку — «Кай Вай», что в переводе означает «пожиратель воды». «В старое время, — сказал мне один старик, — наиболее выдающимся представителям племени выпадала честь сидеть на носу королевского боевого каноэ и защищать монарха от брызг. Такие люди носили титул «Кай Вай».
Следующую длительную стоянку я сделал на острове Фуланга. Одиноко брошенный в море атолл славится своими удобными, защищенными от ветра лагунами. На карте он напоминает брелок, подвешенный к длинному ожерелью островов группы Лау. Я бросил якорь рядом с двумя большими яхтами, экипажи которых сразу же приняли меня в свою семью. Когда через несколько дней мы все вместе покидали остров, море не на шутку разыгралось. Мой плохо привязанный тузик выбросило на берег. Пока я с помощью местных жителей приволок его на яхту, оба других судна уже отошли на приличное расстояние. Я уже отдал якорь, как вдруг к пирсу подкатил велосипедист. «Плохая метеосводка! — выкрикнул он. — К вечеру ударит шторм!»
Я решил, что пережду непогоду в защищенной от ветра лагуне, но надо было попытаться предупредить моих новых друзей. Ветер ударил в паруса, и «Дав» пошел догонять быстро удаляющиеся яхты. Пройдя с полмили, я убедился, что мне их не догнать, и принялся махать платком, чтобы как-то привлечь к себе внимание. Наконец, капитан яхты «Корсар» вышел на палубу и заметил мои сигналы. Я облегченно вздохнул, но тут же увидел, как он дружески помахал мне в ответ, явно приглашая догонять, и «Корсар» как будто еще больше увеличил скорость. Делать нечего, я вернулся в лагуну.
Позже я узнал, что, прибыв на Суву, эти яхты два дня дожидались моего прихода. К концу второго дня обеспокоенные яхтсмены заявили местным властям, что я «пропал». Радио передало призыв всем судам в районе искать мою яхту, в море вышли полицейские катера. А я тем временем отсыпался в тихой гавани...
По пути на Суву я решил сделать остановку на Вити Леву — главном острове архипелага Фиджи. Вечером 1 июля «Дав» вошел в гавань. Я пришвартовался и вылез на пирс, предвкушая горячий обед в кафетерии, но не тут-то было: меня остановил полицейский чиновник. «Вы собираетесь задержаться на Фиджи? Тогда вы должны внести залог в 100 долларов или предъявить нам билет на обратный рейс самолетом. Вы где живете? На Гавайях? Будьте любезны, покажите мне билет на рейс Фиджи — Гонолулу!»
У меня не набралось и 25 долларов. Приуныв, я повернул было обратно, но тот же чиновник предложил выход: «Обратитесь в американское консульство, пусть они дадут нам гарантии, что помогут вам, если вы останетесь без денег. Видите ли, нам вовсе не улыбается перспектива отправлять вас домой, как несовершеннолетнего, за свой счет»...
Консул охотно пошел навстречу, и я, отдохнув пару дней, принялся за текущий ремонт яхты. Во время работы я чувствовал себя чем-то вроде редкостной золотой рыбки в аквариуме: с пирса на меня постоянно глазели туристы, которых на Фиджи множество в любое время года. «Вы говорите, что приплыли на этом чайничке из Калифорнии? — Недоверчивое покачивание головой. — Идете в одиночку? Да вы сошли с ума!» Подходит следующий: «Вокруг света? Один? Вы сами должны понимать, что это напрасная затея».
К северо-западу от Вити Леву лежат идиллические, но опасные для моряков острова группы Ясава, окруженные сплошным кольцом рифов. Меня привлекали там, главным образом, раковины — коллекционеры съезжаются сюда за ними со всех концов света. Я собирал раковины с самого начала путешествия, но на Ясавах коллекция удвоилась. Набрав достаточно моллюсков, я сложил их в ведро, засыпал песком, как это делают местные жители, и выставил на солнце в корме яхты. Когда через пару дней я вылез на палубу, а ветер подул с транца, страшное зловоние чуть не заставило меня прыгнуть за борт. Но зато раковины получились на славу.
Предположив, что столь прекрасная оболочка не может содержать ничего неприятного на вкус, я сварил несколько раковин себе на ужин. Тугое, жесткое мясо полетело за борт — с таким же успехом я мог бы жевать резину.
«Дав» стоял на якоре метрах в 120 от берега, и для сообщения с островом я оснастил свой тузик, поставил мачту-шест и парус из простыни. Под ветер мой «парусник» шел прекрасно, но передвигаться против ветра на нем было невозможно, и иногда приходилось прыгать в воду и плыть впереди тузика, держа в зубах носовой фалинь. Эта сцена всегда привлекала большое количество любопытных, в основном младшего возраста. Лишь через несколько дней я узнал, что они приходили поглазеть, как мною будут закусывать акулы — прибрежные воды кишат этими тварями и плавать здесь очень опасно. Островитяне до сих пор, по древнему обычаю, бросают тела своих умерших в море, а акулы быстро расправляются с ними.
Вскоре я перекочевал на остров Натула, где пострадал из-за увлечения раковинами. Охотясь за наиболее интересными экземплярами, я беззаботно перевернул большой подводный камень, и тут почувствовал очень болезненный укол в руку: меня задела проживавшая под камнем маленькая «каменная рыба», носовой плавник которой содержит сильный яд. Так как я знал, что укол этого крошечного страшилища может грозить смертью, то со всех ног кинулся к группе местных жителей, тоже неподалеку собиравших раковины. Они наложили мне жгут, чтобы локализовать действие яда. В течение трех часов рука горела, как в огне. За 10 дней рана зажила полностью, но черное пятно на месте укола сохранялось в течение нескольких месяцев.
Еще на Тонгатапу я накупил изрядный запас корней растения кава, весьма ценимого островитянами. Прибыв в какое-нибудь селение, я первым делом вручал местному старшине, как того требует обычай, пучок этих дефицитных корней. Как правило, тут же следовало приглашение посетить церемонию, которую жители Фиджи устраивают для почетных гостей.
Прежде всего, женщины истирают корни кавы металлическим пестиком в большой деревянной ступе, выдолбленной из бревна в несколько обхватов. Затем порошок ссыпают в долбленую же чашу емкостью в несколько ведер, льют туда воду, и кто-нибудь из наиболее уважаемых представителей племени отполированной до блеска палкой все перемешивает. Когда смесь отстоится, с поверхности убирают всплывшую грязь и неперетертые волокна, разливают жижу по сосудам из пустых кокосовых орехов и наполняют ею маленькую чашку. Первому подносят гостю. Трижды хлопнув в ладоши, я принимаю чашку, осушаю, говорю «мака» — «пустая» — и возвращаю ее «виночерпию». Чашка идет дальше по кругу, процесс повторяется снова и снова. Мужчины беседуют, решают местные проблемы, поют песни, сидя со скрещенными ногами на толстых циновках. Действие размельченной кавы подобно действию слабого пива.
Однажды «Дав» шел под мотором по почти замкнутой рифами лагуне у тех же островов Ясава, Внезапно я потерял равновесие и грохнулся на палубу: вдруг пришла в движение леска, которая вот уже неделю бесполезно свисала с транца и на свернутые кольца которой я нечаянно наступил. Добыча оказалась пятикилограммовым тунцом. В надежде на то, что удача, как и беда, одна не приходит, снова забросил леску с блесной, выключил мотор и несколько раз прошелся по лагуне туда и обратно под парусом. Общий счет — три тунца и одна барракуда в мою пользу. Я знал, что здешние племена считают барракуду вполне съедобной рыбой и решил последовать их примеру. Но что делать с пятидесятью с лишним килограммами свежей рыбы? Пристав к берегу, я отправился в ближайшую деревню и стал расспрашивать, где можно прокоптить улов. Мне указали на хижину местного торговца, объяснив, что он сделает это быстрее всех, но тут же предупредили, чтобы я держал с ним ухо востро. И не зря: когда я предложил ему половину добычи с тем, чтобы он прокоптил другую, торговец потребовал включить в свою долю рыбьи головы. Научившись кой-чему у местных кулинаров, я заранее облизывался при мысли о супе из рыбьих голов, так что на уступку пошел весьма неохотно. Но это полбеды: когда он вернулся с моей долей, весила она около восьми кило, не больше. Должен сказать, что это был единственный случай, когда меня обманули. Обычно жители островов были очень приветливы ко мне и бескорыстно предлагали посильную помощь. Расстроенный, я вернулся на яхту.
Меня разбудил упорный стук по обшивке с левого борта. Я вылез из каюты и узрел своего хорошего знакомого американца Дика Джонстона, который тоже шатался по Тихому океану под парусом. Узнав, что «Дав» стоит в бухте, он вплавь добрался до яхты, чтобы провести со мной несколько часов, а пробыл на борту «Дава» целую неделю. Такова жизнь на Фиджи!
Услышав рассказ о том, как меня надули, Дик ответил: «Забудь! Вечером мы полакомимся кое-чем повкуснее супа из рыбьих голов». Он вытащил меня на берег, принялся копаться в песке и через несколько минут протянул на ладони плотно сомкнутую раковину небольшого моллюска: «Ищи вот такие. Они обычно зарываются в мокрый песок. Мясо в них немного. если хотим наесться, должны набрать целое ведро».
На яхте Дик сварил картофель и лук, добавил муки, молока и специй, затем швырнул в кипяток раковины. Памятуя о своем экспромте с ужином из моллюсков, я относился ко всем его манипуляциям скептически. Но только до тех пор, пока не проглотил первую ложку. Варево оказалось необычайно вкусным.
Еще на Суве я потерял последнего товарища по плаванию — Джули, которая угодила под грузовик. Теперь, перед расставанием с Фиджи, я нашел себе смирного на вид котенка оранжево-рыжей расцветки. Новый «матрос» оказался сущим дьяволом: на все попытки взять его на руки или хотя бы погладить отвечал враждебным шипением и выпущенными когтями.
Мы покинули Фиджи, подгоняемые свежим юго-восточным ветром. 550 миль до островов Новые Гебриды «Дав» пробежал очень быстро, за четыре с половиной дня. Там меня ожидал стец. Мы не виделись больше года, так что встреча была довольно бурной. Как оказалось, он прилетел, чтобы отговорить меня от продолжения плавания, опасаясь, что инцидент у острова Тутуила, когда я остался без мачты, может не раз повториться. Я заверил его, что буду пережидать штормовую погоду в портах, и вопрос на этом закрылся, хотя мы оба прекрасно понимали, что всего не предусмотришь.
Вила — столица Новых Гебрид — гораздо больше напоминает французский город, чем английский, хотя острова находятся под совместным управлением этих двух государств, флаги которых развеваются рядом на флагштоках общественных зданий. Атмосферу создают бесчисленные маленькие кафе, расположенные почти впритирку друг к другу. Мы провели здесь две недели и задержались бы еще дольше, но приближался очередной штормовой сезон, и я поторопился дальше на север. Без происшествий прошел 700 миль до Соломоновых островов и бросил якорь в порту Хониара, где через два дня ко мне опять присоединился отец. Мы вместе провели рождество (уже второе, которое я встретил в пути) и расстались.
Во время второй мировой войны на Соломоновых островах происходили крупные сражения между американскими и японскими войсками. Почти на всех островах я видел заросшие травой траншеи, залезал на ржавые танки и разбитые корабли, выброшенные на берег, то и дело натыкался на сгнившие военные бутсы, простреленные шлемы, человеческие кости. Это заставляет гораздо сильнее осознавать ужасы войны, чем любые книги и музеи.
На Соломоновых островах живет странная птица-инкубатор. Короткохвостая, похожая на цыпленка, она переплюнула пресловутую кукушку в отношении заботы о потомстве. Птица-инкубатор откладывает большое, размером с гусиное, яйцо прямо на землю и зарывает его, действуя своими непропорционально большими и сильными ногами, как лопатой. В течение сорока дней яйцо лежит в теплой земле, потом лопается под ударами клюва новорожденного. Пробив скорлупу и корку спекшейся земли, птенец выбирается на свободу и сразу же уверенно поднимается в воздух. Впрочем, большинство яиц остаются закопанными день-два, не больше. Местные жители каждое утро обходят окрестности, раскапывая любую подозрительную кучку земли, и забирают почти все, что птицы успели снести за сутки. К счастью для этого необычного создания, некоторые острова необитаемы, поэтому части потомства удается спастись.
Во время стоянки в Хониаре я разобрал свой двигатель, смазал его, покрасил, снова собрал и... тут же решил продать за ненадобностью. В шторм он меня не спасет, для передвижения по тихой воде мне достаточно подвесного мотора, а на борту станет свободнее.
1 марта я опять вышел в море, хотя штормовой сезон еще не кончился: через четыре дня мне исполнится 18, хотелось встретить день рождения на новом месте. Если бы кто-нибудь сказал мне, что через десять дней Соломоновы острова все еще будут торчать у меня перед глазами, я бы расхохотался ему в лицо...
Окончание рассказа Грэхема и карта маршрута его плавания будут напечатаны в следующем номере.