Новгородский маршрут для байдарочников

Как только к Первому Мая разлив достигает своего апогея, превращая окрестности города в сплошное море воды, новгородские туристы везут свои байдарки в Опеченский Посад — на бурные Мстинские пороги, в Великие Луки, чтобы спускаться вниз к Новгороду по порожистой Ловати, или летят самолетами в синие дали, куда-нибудь за Урал.

Я тоже спускаю в половодье свою лодочку. Раньше это была невская финка, потом — байдарочки «Салют» или «Саламандра», в этом же году по некоторым причинам пользовался я надувной, несколько переоборудованной лодкой «Ветерок». Но в любых случаях далеко от дома не отхожу, кружу себе день-два-три вокруг города. Километры мне не нужны, могу вдруг изменить продуманный заранее маршрут, если встретится на пути весь в цветущем ивняке ручей, и поплыть по этому ручью совершенно в противоположную сторону, не зная и не ведая, что ждет меня за очередным поворотом.

В половодье все время возникают неожиданные, неучтенные никакими картами водные пути, и открывать их здесь, на пригородных полях, увлекательное дело.

Особенно в последние годы я полюбил канавы. Край наш изменяется на глазах, сеть их с каждым годом увеличивается, растет. Спасибо мелиораторам за это, в том числе и от туристов! В первое время на откосы новорожденных канав лучше из байдарок не выбираться. Однако годы идут, цепляется за трещинки в рыжей глине подорожник, мать-и-мачеха, молочай, ложится на материк тонкий слой серой земли, на ней укрепляются желтые цветы одуванчика, начинает шелестеть мятлик, кустится трава тимофеевка. И глядишь, через три-четыре года кланяется по канавам шиповник, а редкие листья черной смородины, которые весной распускаются первыми, покачиваются в воздухе нежными бабочками-лимонницами.

И главное — в половодье канавы до краев налиты черной блестящей водой, и по ним не ходят моторки. Правда, однажды я видел, как какая-то заполошная «Казанка» мчалась по канаве. Со стороны казалось — лодка несется прямо по стерне, но скоро она вильнула, ударилась бортом о берег, сорвала шпонку; обиженно взвыл мотор. Далее неудачники шлепали, как и мы, на веслах. И долго-долго в неутихающих волнах, как в люльке, смеясь, качалось солнце.


В июне вода в канавах начинает спадать, кое-где на ее поверхности появляются пики камыша, но канавы все еще проходимы. В июне берега у них как будто в пламени: розовые лепестки шиповника плывут по черным тихим водам, местами вода от пыльцы совсем желтая — когда пьешь, она чуть-чуть горчит.

По канавам, делая небольшие волоки, можно совершать бесконечные круговые маршруты, открывая и открывая под городом новые неизведанные места. Ну, например, есть обычный путь от Скита в реку Веряжу и затем Веряжку через старинную копань Прость времен Ярослава Мудрого, мимо деревеньки Три Отрока. Но можно от Скита проехать прямо в Веряжку и новоиспеченными канавами.

Напротив бугра с высокими тополями и полудиким вишенником бывшей деревеньки Батурино (теперь безымянного места) свернуть с Прости в прямую канаву, потом плыть по ней направо (налево кустов нет) и, когда упретесь в дамбу, идти на веслах вдоль нее в сторону аэропорта. В одном месте, где мостик, придется делать маленький «таек», по-туристски — обнос. Выйдете на насыпь — остановитесь.

Широко и привольно раскинулось перед вами третье Мячинское озеро, на нем, за нешироким проливчиком, стоит небольшой стройный, из дружных березок, островок. Еще все деревья черны, молчат настороженно — как-то будет развиваться весна, а доверчивые березки уже поторопились раскрыться, легкая зеленая дымка висит над островом.

Я каждый раз перебираюсь на него, чтоб разглядеть поближе лебедей. На озере охота воспрещена. Лебеди знают об этом и не боятся человека. Словно нерастаявшие льдинки, плавают они чуть левее островка. На нем (но пусть это будет между нами) я прошлый год впервые нашел три подберезовика-колосовика. Подберезовики, в своем даже переходном к старости возрасте, были крепкие и чистые. Вероятно, червоточина из соседнего лесопарка перебраться на остров еще не успела.

Ну, а за озером, низко оседая оградой, стоит Юрьев монастырь. Вы привыкли к фронтальным его проекциям с Волхова, по он красив и с тыла: Георгиевский собор смотрит углом, кажется, вот сейчас, сию минуту, белоснежный лайнер покинет монастырскую ограду и поплывет ветрам навстречу.


Около волока живет коричневая, с серым подпаленным брюшком, ласка. Первый раз, когда я увидел ее любопытную мордочку, вдруг неожиданно для себя сорвался с места и побежал за ней по насыпи. Так мы и мчались некоторое время, почти вровень, ласка внизу дамбы, я — по верху. Потом она остановилась и укоризненно глянула на меня. Я опомнился, отдышался, пошел шагом к лодке. Норка ее у камня. Положите около норки немного рыбных консервов и корочку хлеба.

На дамбе вам, наверное, захочется полежать на ее южном склоне, подставив лицо слегка припекающему солнцу и блаженно жмурясь. Может быть, вы слегка задремлете, может быть, сквозь сон услышите какой-то странный приближающийся клекот, какие-то трубные, все усиливающиеся звуки. Что-то щемяще-тревожное наплывает на вас, какая-то неясная тревога начинает бередить душу.

Скорее проснись, товарищ! Это летят на север дикие гуси. Поставь в своей «Смене» расстояние чуть выше островных березок н, когда гуси неожиданно возникнут из-за насыпи, затаившись, лежа, сфотографируй на фоне синего неба и редких белых облаков их вытянутые тела, прижатые к белым брюхам красные лапы, мерно работающие черные крылья.

«Клинг-кланг! — кричат гуси, — га-га-га!». «Клинг-кланг!» — отвечают лебеди. А одна парочка лебедей начинает бить крыльями по воде, медленно и долго разгоняется, оставляя все уменьшающиеся блинчики-взрывы, и, наконец, взмывает в. воздух, но, сделав нерешительную петлю над озером, вновь садится на него. Так не хочется расставаться с теплыми, подготовленными- руками человека летними квартирами заповедника, с обещанной прикормкой. Но что-то все же тревожит лебедей: они, в волнении перекликаясь, еще долго плавают зигзагами по озеру.

А гуси летят все дальше и дальше на Север. Вот их ломаная Цепочка уже над Витославлицами, над барабанами Георгиевского собора. «Клинг-кланг», — доносится еле слышное, и скоро черная черточка где-то за Спас-Нередицей, над Сиверсовым каналом, растворяется в голубом линялом горизонте. И долго-долго ты лежишь на траве, задумчиво покусывая сухую былинку. На Душе боль и грусть, что не дано тебе вот так свободно и открыто лететь вслед за ними...


Даже когда вы снова заскользите по воде и, наконец, почти вплотную подойдете к церкви Благовещения в Аркажах, боль эта, тревога на душе не изгладится полностью, вы печально и рассеянно будете выбирать свой дальнейший путь.

От Благовещения перед вами три дороги.

Налево, по ручью метров на триста и далее левее аэропорта, — волок на километр, если вы решили продолжать намеченный путь в Веряжу.

Полевая дорога пересекает ваш маршрут. И такая она светлая и милая на фоне зеленеющих полей, такая вся в жаворонках и солнце, что вдруг неудержимо хочется сбросить с себя потные осточертевшие лямки и пойти по ней налегке, чтобы распахивались на взгорках все новые горизонты. Но байдарка стоит дорого, и вы, вздохнув и все еще помня о диких гусях, продолжаете свой путь к Веряже с грузом.

Средний речка почти упирается в здание аэропорта, и, если вы приезжий, то через два часа будете в Москве или в Ленинграде.

Я лично предпочитаю третью речку, точнее — продолжение канавы вдоль дамбы, чтоб от Аркажи попасть на второе Мячино. Тут наступает для души раздолье: плыви куда хочешь! Можно в Витославлицы, можно на Ильмень-озеро. Преодолеете его, и за озером ждут вас новые реки: Шелонь, Ловать, Пола. Через Сиверсов канал к Спас-Нередице или на Мсту. Вниз по Волхову — к Хутыни.

Я же Пересекаю Волхов и плыву в сторону Волотовского поля, мимо развалин Кирилловского монастыря и, постояв на Ковалевском холме, вдоволь насмотревшись на родной город, на просторы воды, попадаю в Карповые озера.

Ковалевское озеро даже в несильные ветры имеет грозный вид, но не пугайтесь — это бутафория. То не белые закрученные гребешки волн, а огромная стая чаек уселась на воду. Я долго не мог понять, что им за дело на озере, куда вольная вода из разливов заходит лишь через мелкие сетки и путь мальку заказан. Но однажды видел, как стая снялась и полетела в сторону городской свалки. Я не поленился сходить в те края. Низкий сладковатый дым стлался над землей, и в том дыму копошилось в отбросах невероятное количество когда-то гордых птиц, вероятно, слетевшихся со всего Нечерноземья. Словно огромные белые полотенца были расстелены рядом со сверкающей битой стеклотарой.


Ковалевское озеро имеет Щучий островок, на котором до недавнего времени росли три дуба. Но все течет, все изменяется, и сейчас он — лысый. Поэтому, если вы плывете в День Победы, то дневку лучше делать уже не на нем, а в конце озера. И старый, вросший в землю дот на мысу, напротив Второй Трубочки, будет создавать настроение. Не забудьте только в центральное его отверстие вставить веточку черемухи.

Если же ваш поход проходит в майские праздники, остановитесь чуть подальше, там, где лежит застланная досками автомобильная шипа, а вокруг нее расставлены нарезанные столбиками чурбачки. Правда, черемухе в майские дни быть рановато, замените ее букетиком подснежников, которые растут вокруг вас.

В конце озера я перетаскиваю лодку через шоссе Москва — Ленинград. Кого только не видела эта дорога! Шли новгородцы по ней па Москву, потом Москва шла на новгородцев и увозила по дороге их вечевой колокол. Шведскую интервенцию видела эта дорога, спесивых татарских послов. Страшные бои шли Здесь сорок лет назад. Стояли здесь герои, такие, как Панкратов с товарищами, — памятник ему воздвигнут у Синего моста, безымянные танкисты и артиллеристы — пушка их и танк подняты на высокие постаменты у деревни Волотово. Кажется, совсем недавно были посажены вдоль дороги тополя. А теперь это огромные великаны, лиловые, почти черные от набухших мужских соцветий. Время бежит, несется, а сделано в жизни так мало.

И снова канал, только с одной стороны он примыкает к лесу, порою приходится пригибаться под ветвями берез и осин. Из канала, испачкав куртку в желтой пыльце, вы попадете в Вишеру. И опять множество путей откроется перед вами. Вниз по речке — в Волховец и Волхов. Вверх — в Вишерский канал, на Мету и Мшагу.

Я же плыву в Третью Трубочку. Если вода валом идет из Сиверсова канала, то под мостиком «вьет» особенно сильно, и это знак, что через лес проехать можно. Скользишь на лодке между столетними стволами дубов, точно по паркету в Колонном зале, в котором я никогда не был, но вообразить могу. Торжественно, гулко, чисто в лесу. Все колдобины под водой, сучья и всякий мусор сбились по заливчикам, и в черной воде стоят неподвижные отражения черных великанов. На водных полянках горят нежарким желто-зеленым пламенем ивовые кусты. Видно через деревья, как проносятся по дороге синие, белые, красные — всякие — машины.


Как ни хорошо, ни торжественно в Савинском лесу, хочется йодной тишины, и я стараюсь поскорее удалиться от безостановочного растянутого по горизонту шума шоссе.

Всюду вода, одна вода, так что пробираться через лес надо в надежной лодке. Правда, иногда встречаются нацеленные в сторону трассы орудийные капониры военных лет. Они немного возвышаются над водой и похожи на подковы. На них перед походом через лес я готовлю себе обед. Когда отплываешь от такого островка, остается тоненькая струйка дыма, словно призрачный бессменный часовой на своем посту. И долго еще горький запах костра преследует тебя.

А дорога гремит все тише и тише и, наконец, совсем затихает.

Давно уже не было большой воды, и теперь те далекие походы вспоминаю, как сон, уж полно, не приснились ли они мне? Та просека, уходящая вдаль. Какой бы ветер не гулял в вершинах леса, внизу в ней тихо. Стоят ровным зеленым строем по обе стороны ее дубы, березы, осины. И когда бросаешь весла и ложишься на дно лодки, чтоб отдохнуть, лодка тихонько, почти неслышно прислоняется то к одному стволу, то к другому, и тогда на фоне солнечного неба возникают будто тушью нарисованные блестящие дубовые ветки, удивленные галочки березовых почек или трепещущие фиолетовые флажки цветущей ольхи.

Иногда, натянув на дуги палатку, и ночую прямо на воде, посреди просеки. Проснешься утром, откинешь золотистую полу брезента, и от покачнувшейся лодки поползут вверх по стволам бесконечные солнечные зайчики. А ты, не спеша, следишь за ними и вдруг видишь, как за ночь распустились почки берез, и стали березы сплошь рыжие. К вечеру, приняв вызов, распустятся на тех же ветках клейкие листочки. И тогда в вершинах деревьев начинается привычное лесное лопотанье.

По просеке лучше плыть на байдарке, чтоб видеть, как, хрипло крякая, черно-белая чернеть пересекает тебе дорогу, как истошно орут, источая синее сияние от спин, потерявшие голову лягушки, как, сидя на пеньке, деловито умывается усатая ондатра. Бабочки-крапивницы, покачивая крыльями, приникли к стволам берез. За неимением нектара пьют сладкий березовый сок.

И ты, стараясь не тревожить окружающий мир, осторожно макаешь весло, и нос байдарки в такт твоим гребкам тихо покачивается.

По просекам под нехитрую нежную трель перелетающей впереди веснянки я готов плавать бесконечно. Но все — хорошее ли, плохое — когда-нибудь остается позади. Остается позади и просека. Поворот направо — перед тобою остров Пупырь. Высокий, захламленный. Я не люблю его, но на нем полно сморчков, курчавых, как. цыганята.

Иногда на остров неслышно подплывает дед — местный житель. Если ты ему понравишься, может подарить щуку. Где-то недалеко у него стоят мережи. Не вздумай трогать их! Старик имеет право нарушать весенние законы. К тому же их, дедов, и осталось-то два-три на ближайшую округу. Законы же писаны для тех, число которым миллионы, то есть для нас с вами, дорогие горожане. Умные инспектора понимают это и сквозь пальцы смотрит на полторы мережи, старательно запрятанные в кустах.

От Пупыря через Куницские озерки попадаю в Сиверсов канал и далее через Волхов — домой.

Я описал всего один маршрут, Но «несть им числа» под Новгородом, да и, наверное,. вокруг других городов нашего Нечерноземья. Как-нибудь зимним вечером откройте карту, наметьте себе несколько таких маршрутов и, как только, грянет весна, с богом в путь-дорогу, товарищи!