Фрагмент из книги «Служебные командировки» Вернера Гильде

Крупнейший специалист в области сварки, доктор, профессор, видный немецкий литератор Вернер Гильде (1920—1991) был непосредственно связан и с судостроением, и с мореплаванием, и с парусным спортом. Он был испытанным яхтсменом На своей пластмассовой крейсерской яхте «Хенриэтте» вдвоем с женой все последние годы совершал дальние походы по Балтике и Северному морю.

Перу Вернера Гильде принадлежит ряд романов, так или иначе связанных с морем и кораблями. Его книга «Непотопляемый «Тиликум» о жизни и плаваниях знаменитого яхтсмена капитана Фосса вышла в русском переводе. Предлагаемый отрывок представляет собою фрагмент из книги «Служебные командировки».

Конечно, со времени ее написания кое-что и в затронутой автором области изменилось к лучшему, тем не менее эта главка и сегодня представляется актуальной. Во всяком случае, пусть она всегда напоминает о том, как быть не должно нигде и никогда. Тем более в Санкт-Петербурге...

Моряки не умирают — они уходят в далекое-далекое плавание. Ушел и Вернер Гильде. Но остались людям его научные труды, читаются его книги.

---

Прием, оказанный вам в том или ином порту, можно оценить, помимо всего прочего, и по степени участия в нем различных официальных лиц, представляющих интересы государства.

После недельного перехода мы с женой подошли на нашей маленькой яхте к Ленинграду.

Вдвоем под парусами через Балтийское море — удовольствие огромное, но и работа не из легких. Вахту мы стояли, естественно, в две смены: четыре часа на руле, четыре — свободное время. Оно бы и ничего, только свободное время никогда не было свободным — то еду готовить приходилось, то приборку делать, то паруса менять, а то и подменять напарника у руля. Но вот в сумерках перед нами открылся Кронштадтский рейд — ворота Ленинграда.

Более десятка огромных грузовых судов стоят на якорях, ожидая лоцманов. По существующим правилам, для прохода в Ленинградский морской порт каждому иностранному судну полагается отдельный лоцман. Любому. Стало быть, и нам — тоже. А вот где его взять? В конце концов обнаруживаем лоцманское судно — большой буксир, с которого на юрких мотоботах доставляют лоцманов к прибывшим судам. В порядке очереди.


Мы подали на лоцманское судно конец и повисли за его кормой. Выглядело это так, будто детский самокат стоит позади 50-тонного грузовика, с той лишь разницей, что оба не были неподвижны: волны все время то высоко вздымали нас, то снова опускали.

Я с риском для жизни вскарабкался на борт судна и представился его капитану — хозяину лоцманов. Он был сама любезность.

— Прежде всего, выспитесь, — сказал он, — до утра я все организую.

Именно этим «выспитесь» мы прежде всего и занялись, от всей души радуясь, что не надо каждые несколько часов вылезать из каюты в ночь и холод.

Наутро мы, выспавшиеся и веселые, некоторое время спокойно ждали вестей от капитана, однако утро постепенно превратилось в день, а их так и не последовало.

Я снова полез на лоцманское судно.

Капитан был смущен:

— Вам, оказывается, нельзя в порт, — сказал он, — Вы же не передали ЕТА!

Поясню, что ЕТА на жаргоне радистов означает оповещение о примерном времени прибытия. Я ответил, что, поскольку не имею на борту рации, просто физически не мог радировать такое оповещение.

Капитан изумился, посочувствовал, но, сославшись на свое начальство, пришел к неожиданному выводу, что лоцмана дать не может.

Возникли оживленные дебаты на русском, английском и немецком, в которых далеко не все мне было понятно по существу этой странной проблемы и значительную роль играло понятное на всех грех языках слово «бюрократ». Я размахивал перед капитанским носом специальной визой для Ленинграда, выданной мне в советском посольстве.

Наконец, капитан пообещал еще раз связаться по радио с высокими портовыми властями.

Настойчивость творит порой чудеса: «Вы получите ближайшего свободного лоцмана», — сказал уставший капитан после очередного раунда переговоров.

Спустя добрый час лоцмана сняли с борта покинувшего Ленинград теплохода и доставили к нам. Это был серьезный немногословный мужчина с четырьмя нашивками на рукавах — капитан дальнего плавания.

— Самое маленькое судно из всех, что я когда-либо проводил, — сухо заметил он. — Запускайте двигатель!


Я запустил. На нашей «Хенриэтте» стоял подвесной мотор, затарахтевший, что было сил. Лоцман, привыкший, очевидно, к тому, что на мостике нормальных судов работа могучих дизелей не слышна, заткнул уши и заявил, что такого ужасного треска не вынесет.

— У нас же советский мотор — сказал я, — просто «Ветерок» радуется, что снова на родине.

— Выключите его ради бога! Пойдемте лучше под парусами.

Альберту — так звали лоцмана — идти под парусами очень понравилось. Он все это время сам сидел на руле. Всякий раз, встречаясь с большим судном, подходил к нему поближе, вставал во весь рост и приветствовал своего очередного коллегу, стоявшего где-то там — метрах в двадцати над нами.

Спустя несколько часов, уже в предрассветных сумерках, лоцман ошвартовал нас у борта стоявшей в порту шхуны «Заря» (это уникальное деревянное парусное судно, предназначенное для магнитных измерений). Альберт уже оттаял — сердечно благодарил за удовольствие от управления яхтой и за вкусный завтрак.

— Спите спокойно, а потом пойдите, представьтесь таможенникам!

Мы последовали этому ставшему уже «традиционным» совету — разделись и легли спать.

Моряк всегда спит «вполглаза». Случись на судне что-нибудь необычное, он почувствует это в самом глубоком сне. Я проснулся, ощутив, что «Хенриэтте» вдруг накренилась.

По палубе простучали тяжелые шаги нескольких людей и чей-то мощный голос спросил, можно ли войти. На мой утвердительный ответ через люк «втекло» шестеро могучих двухцентнеровых мужчин и один стройный паренек.

К слову сказать, каютка наша рассчитана самое большее на пятерых. А теперь вместе с нами здесь, в тесноте, оказалось целых девять человек, причем шестерых из них смело можно было считать каждого за двоих. К счастью, у русских развито чувство юмора: наши посетители только весело посмеивались, не выражая ни малейшего недовольства. С большим трудом им все же удалось кое-как разместиться сидя.

Некоторая трудность возникла с фуражками. Советские моряки, лоцмана, таможенники и прочие люди, имеющие хоть какое-то отношение к морю и границам, носят очень красивые большие фуражки. В каюте, занятой моряками, просто не осталось места, куда можно было бы положить фуражки. В конце концов мы аккуратно уложили их стопкой снаружи, у входа в рубку.


Затем первый из двухцентнеровых обладателей фуражек вытащил из портфеля солидную пачку бумаг. Оказалось, это — портовый врач и для начала он должен заполнить анкету.

— Инфекционные болезни? Чума, желтая лихорадка?

Мы были абсолютно здоровы.

— Название судна? Как правильно: «Хенриэтта» или «Генриэтта»?

— Последовала дискусия относительно Г и X в различных языках.

— Порт приписки?

— Уэкермюнде.

— Как-как? Может, просто «Э»?

Знатоки говорят, что, например, в турецком этих «уэ» сколько угодно, а вот на русском с ними большие трудности. Наконец, эти трудности удалось обойти:

— Пишите Штральзунд!

— Чудесно, — сказал портовый врач, — подпишите.

Я подписал многостраничный документ.

Врач выдавился из каюты на палубу, а оттуда перебрался на «Зарю», наша «Хенриэтте» слегка подвсплыла.

— Когда проводилась последняя дератизация? — Это мы начали заполнять вторую анкету — для санитарной инспекции.

Крыс у нас на борту никогда замечено не было. Не было, следовательно, и требуемого правилами свидетельства о дератизации. Скверная штука!

После долгой дискуссии сошлись, наконец, на том, что: «судно представителями санинспекции на предмет наличия крыс осмотрено и таковых не обнаружено». Подпись, прощание, «Хенриэтте» подвсплыла еще сантиметра на три.

— Имеете ли груз зерна? — Подпись, и т. д.

В каюте стало прямо-таки просторно.

— Сколько платных пассажиров на борту? Сколько из них намерено остаться в СССР? Кем заверен список пассажиров в трех экземплярах?

Ничего мы не имели — ни пассажиров, ни списка.

И фруктов на борту тоже не было. И даже намерения импортировать фрукты. И, следовательно, таможенный сбор оплачивать было просто не за что.

Снова и снова заполняли мы анкеты, предназначенные для крупных судов, набитых фруктами, крысами, пассажирами. Я уже с гордостью ставил на каждом экземпляре свою подпись, освоившись с ролью владельца и капитана огромного лайнера.

В конце концов товарищ из погранохраны поставил в наших паспортах и под импровизированным списком экипажа из двух человек красивые печати. Представитель Инфлота худощавый молодой человек — обговорил с нами кое-какие вопросы о месте стоянки. Только после этого «Хенриэтте» наконец-то снова обрела свою нормальную ватерлинию.

Теперь можно было посвятить себя красотам города на Неве.