Публикуемый в этом номере рассказ писателя Ю. Д. Клименченко — отрывок из его книги «Корабли идут дальше», которая готовится к печати в издательстве «Советский писатель».
На баке крупными белыми буквами было написано — «Товарищ». По палубе сновали молодые люди в синих шерстяных свитерах, на которых было вышито красным — «у с Товарищ НКПС». Раньше мы ничего подобного не видали.
— Вот это да! — выдохнул Пакидьянц. — Откуда такой взялся?
С трапа спустились два парня в свитерах и фуражках с блестящими черными козырьками.
— Откуда пришли? — спросил Пакидьянц.
Моряки с удивлением посмотрели на нас.
— Газеты надо читать, — сказал один из них. — Весь Ленинград знает, а он не знает. Из Аргентины.
— А что за судно?
— Эх вы, ленинградцы. Стыдно за вас.
— Учебное судно «Товарищ», — сказал второй, и они ушли.
Мы купили «Красную газету». Там было напечатано, что учебный парусник «Товарищ» возвратился из дальнего плавания, прошел 20000 миль, побывал в Буэнос-Айресе и Розарио, что судном командовал известный капитан Лухманов; на паруснике прошли практику 150 учеников из всех морских техникумов Советского Союза. Была помещена и фотография «Товарища» под полными парусами. Но самыми главными являлись последние строчки заметки: «После небольшой стоянки, приемки снабжения и новой группы учеников барк снова покинет Ленинград и уйдет в учебное плавание с заходом в германский порт Киль, где судну запланирован ремонт».
— Пойти бы в такой рейс, и больше ничего в жизни не надо, — сказал я, когда мы выучили заметку почти наизусть. — Да разве попадешь?
— Не попадешь, — согласился со мною Пакидьянц, и мы грустные побрели к дому.
С этого дня мы потеряли покой. Каждый свободный вечер ходили на Масляный Буян смотреть «Товарищ». Видели, как команда разбегается по реям, распускает паруса для просушки, как собирает их в тугие валики и быстро спускается по вантам. Дух захватывало, когда мы наблюдали за маленькими черными фигурками, смело передвигающимися по самому верхнему рею. Бом-брам-рею. Какой музыкой звучало для нас это название! Бом-брам-рей! В нем слышался и рев бушующего океана, и треск лопающихся парусов, и резкие команды капитана, и щелканье кастаньет в далеком Буэнос-Айресе. На судно мы не поднимались. У трапа всегда дежурил вахтенный. Мы стояли и с берега следили за жизнью на паруснике. Он завладел нашими сердцами. И хотя мы прекрасно понимали, что ни о каком плавании на «Товарище» мечтать не смеем, все же расстаться с ним так просто не могли. Проводим в рейс, уйдет в море, вот тогда уж...
И вдруг... О, случай, о котором так много написано. Как-то поздно вечером раздался стук в окно. Я жил на первом этаже, и мы пользовались окном, как дверью, считая, что в комнату входить так ближе и удобнее. На улице стоял Пакидьянц. Он был без кепки, какой-то взъерошенный, возбужденный. Я открыл окно, и он, как барс, впрыгнул в комнату.
— Ухожу в плавание на «Товарище»! Буфетчиком! Понимаешь? Ура! — заорал он, бросаясь на меня.
Юрка повалил меня на матрас, служащий тахтой, катал, давил, зажимал голову, в общем проявлял восторг дикаря. Наконец, когда мне удалось освободиться, я спросил:
— Как тебе удалось? Врешь ты все. Не может быть. Давай, рассказывай.
— Истинная правда, вот те крест! — И Пакидьянц для убедительности перекрестился. — А как получилось? Невероятно. Понимаешь, я рассказывал матери о «Товарище», ну и упомянул фамилию капитана. Она и говорит: «Дмитрий Афанасьевич Лухманов мой хороший знакомый». Ну, тут уж я к ней прилип. Попроси, чтобы взял меня на «Товарищ», и все тут. Она туда, сюда, вуз, ученье, но я ее довел до того, что мы оделись и пошли к Лухманову. У-у, какой это человек, ты бы знал! Он выслушал маму, засмеялся и сказал мне: «Что ж с тобой делать? Матросом ты не годишься, да мест нет. Но я всегда старался помочь молодежи, тем, кто хотел плавать. Пойдешь буфетчиком?» — «Пойду, пойду, — сразу же согласился я, — кем угодно пойду». — «Только имей в виду: буфетчиком работать нелегко и не очень интересно. Надо убирать каюты, кают-компанию, подавать на стол администрации, мыть посуду и тому подобное. Работы много. Ладно, сейчас напишу записку Эрнесту Ивановичу Фрейману». Оказывается, Лухманов уже не капитан «Товарища». Он начальник техникума. Завтра иду на судно. Вот такие дела.
Я сидел, подавленный грандиозностью новости. Пакидьянц уходит в плавание на «Товарище», а я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.
— Что ты молчишь? — опять заорал Пакидьянц. — Ухожу в плавание, в Южную Америку! Понимаешь, ты это? Тра-ля-ля!
Он не мог сдержать своего восторга.
— Буфетчиком не то, — протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. — Не морская специальность. Подай, принеси, помой... Вроде, холуем будешь...
Но мои слова на него никак не подействовали.
— Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на «Товарище» пойду в плавание. А там, может быть, и в матросы переведут. Заболеет кто-нибудь или уйдет. Буду присматриваться, снасти изучать. Неважно, что буфетчиком. Здорово, верно?
— Вообще-то, здорово, конечно, — невесело согласился я. — А ты не можешь попросить Лухманова, чтобы и меня взяли, а?
— Мест больше нет, Юрка. Но если что-нибудь освободится, я обязательно попрошу, — горячо обещал Пакидьянц. Он так хотел утешить меня и был таким счастливым, что мог обещать что угодно. Ему все казалось простым и выполнимым.
Пакидьянц начал работать на «Товарище». Дня через три я пришел к нему в гости. Он с гордостью показывал мне судно, свою маленькую каюту, буфет, кают-компанию, познакомил с несколькими кадровыми матросами, со старпомом Константином Федоровичем Саенко. Теперь я часто приходил к Пакидьянцу после работы. И завидовал. Сидел, смотрел, как он моет стаканы и тарелки, на его белую курточку буфетчика и думал, что я тоже мог бы это делать, если бы знал Лухманова, и на «Товарище» было бы место... Нет, так дальше продолжаться не может. Надо что-то предпринимать.
В один из моих приходов на «Товарищ» взволнованный Пакидьянц завел меня к себе в каюту.
— Освобождается место хлебопека. Федька Баранов уходит. Ты как?
— Хлебопека? Конечно, давай, — обрадовался я.
В своей жизни я не выпек ни одного хлеба, но желание попасть на «Товарищ» помутило мой разум. Наверное, в тот момент я согласился бы принять любую должность.
— Давай, — без всякого энтузиазма промямлил Пакидьянц. Он был уверен, что я откажусь. — А справишься? Хлеб ведь надо печь на сто семьдесят человек.
Эта цифра меня отрезвила. Сто семьдесят человек! Я подумал и отказался.
— Нет, не справлюсь. Отпадает. И тебя подведу и старпома. Выгонят с треском.
Пакидьянц облегченно вздохнул.
— Не говори. Хлеб-то надо уметь печь. А я вот хочу тебя попросить. Может, позволишь Федьке Баранову пожить у тебя месячишко, пока он на другое судно попадет.
— Пусть поживет.
Пакидьянц познакомил меня с молодым, прыщавым парнем.
— Дэн Баранов, — представился он. — Так я к тебе чемоданчик заброшу? Давай адресок, кореш.
В первый же вечер, когда мы улеглись спать, я на железную, узенькую, приютскую кровать, Федька как гость на «тахту» — продавленный пружинный матрас, он начал «травить»:
— В Гамбурге был? Нет? Жаль. Чудачки там мировые, я тебе скажу. Была у меня одна из «Блау Грот». Эльза. Красавица. Немного не отстал от «коробки» из-за нее. Никак не отвязаться. Женись да женись. И был бы я хозяин бара.
Он взглянул на меня. Какое, мол, впечатление'! Я слушал его с открытым ртом. И Федька понес... Он упоминал названия гамбургских ресторанов — «Альказар», «Трихтер», «Чайна», красавицы не давали Федьке проходу, он один справился с десятком вооруженных английских матросов, татуировщик в Гулле собирался выколоть у него на спине многокрасочную картину «Парусник на закате», да капитан не разрешил. Долго колоть, трое суток, а пароход из-за этого не задержишь. Врал он вдохновенно, а вот писал неграмотно. Видел я его послание к приятелю в Херсон: «Привет из Ленинграда. Живу нечего у одного кореша. Мине скоро пошлют на коробку...» Дальше в таком же духе. Модником Федька был страшным. Носил коричнево-красный костюм, синий буртоновский макинтош, серую шляпу и лакированные туфли. Кроме того, он имел разные заграничные штучки — расческу в виде дамской ножки, зажигалку с головкой девушки, бумажник с тисненым парусником. Мне очень хотелось иметь такие же, но в то время достать их не представлялось возможным.
Каждый день Дэн ходил в пароходство отмечаться в «резерв», где он стоял на учете. Ждал, когда его пошлют на пароход. Хлебопеком он оказался никудышным, хотя говорил, что может печь не только хлеб, но и кондитерские изделия.
Однажды он обещал нам с мамой сделать пончики. Накупил всяких продуктов, одел белый поварской фартук, долго колдовал над кастрюльками и в конце концов выбросил всю свою стряпню на помойку. Дэн заявил, что попались плохие дрожжи, тесто не поднялось, пончики не получились, Он нисколько не смутился, даже принялся учить маму, как надо делать заварные пирожные. На судах ему, вероятно, помогали повара.
«Товарищ» все еще стоял в Ленинграде. Наступила зима. Меня уволили с телефонной станции по сокращению. Я безуспешно искал работу. Ее не было. На биржу труда меня не принимали как не члена профсоюза. А мне так хотелось в море.
Я решил пойти к Лухманову. Я считал, что он единственный человек, кто сможет мне помочь.
Робко позвонил. Лухманов жил в здании техникума, я с замиранием сердца ждал, когда отворится дверь. Я подготовил речь. Вызубрил ее наизусть. Дверь открыла пожилая женщина. Она пытливо взглянула на меня.
— Я хочу видеть Дмитрия Афанасьевича.
— Пройдите в прихожую. Одну минуту. Я сейчас..— она скрылась в комнатах.
Через минуту женщина вернулась и пригласила.
— Раздевайтесь и проходите, вон туда. — Я вошел в кабинет. Он напоминал каюту. Полки с книгами, модели судов, стол красного дерева, заваленный чертежами... Лухманов сидел в кресле лицом к двери и прямо смотрел на меня. Большеголовый, грузный, с рыжеватыми волосами, широким носом и светлыми проницательными глазами.
— Чем могу служить, молодой человек? — приветливо спросил капитан.
Все заученные слова выскочили у меня из головы. Я растерялся и стоял, как столб.
— Ну, так в чем дело? Я вас слушаю, — уже нетерпеливо повторил Лухманов. — Садитесь вон на тот стул.
Я не сел. Страшно покраснев, прерывающимся от смущения голосом я начал свою речь.
— Дмитрий Афанасьевич, я знаю, вы всегда помогали молодежи. Перед вами человек, который не может жить без моря. Я вас очень прошу, пошлите меня на «Товарищ». Кем угодно. Я согласен на любое место.
— Кто вам сказал, что я всегда помогаю молодежи? — улыбаясь, спросил Лухманов.
— Я... я слышал от товарищей.
— Значит, решили сыграть на этой струне? Впрочем, все равно. Помогаю всем стремящимся в море. Но в данном случае вам помочь не могу. «Товарищ» полностью укомплектован. Вакантных должностей нет.
— Ведь Пакидьянцу помогли, Дмитрий Афанасьевич.
— Ах, вот что. Знаете Пакидьянца?
— Мой друг.
— Понимаю, понимаю. Вместе на одно судно хотели? К сожалению, ничего нет. Впрочем, — он лукаво взглянул на меня, — кажется, собирается уходить старший помощник капитана. Но на эту должность вы, наверное, не согласитесь?
— Нет, — серьезно ответил я. Мне было не до шуток.
— Так вот, молодой человек, — Лухманов стал серьезным, — ничем не могу помочь. Хотите в море — поступайте в техникум. Сделайтесь штурманом, механиком или радистом. Будете плавать.
— Дмитрий Афанасьевич, возьмите меня на «Товарищ» без жалованья. Я бесплатно буду работать, — чуть не со слезами попросил я.
— Так нельзя. Бесплатно у нас никто не работает. Да вы не отчаивайтесь. Попадете в техникум и все будет в порядке, — видя мое огорчение, утешил Лухманов и улыбнулся широко и добродушно. От этой улыбки у меня полегчало на душе.
— Может быть, в будущем году возьмете на «Товарищ», когда он вернется? — не сдавался я.
— Ну, до этого надо дожить. До свидания.
— Спасибо, Дмитрий Афанасьевич. Всего вам хорошего.
Я двинулся к двери, но капитан остановил меня.
— Все-таки, подумайте о техникуме, раз так любите море.
От Лухманова я направился на «Товарищ». Было обидно, что я не попал на парусник, но все же я говорил с самим Лухмановым, он приглашал в морской техникум, и это в какой-то степени приобщало меня к морякам. Пакидьянц с нетерпением ждал меня.
— Как? Вышло?
— Ничего не получилось.
Я рассказал ему, что советовал Лухманов.
— Правильно, — одобрил Пакидьянц — Видишь, какой человек? До капитана надо идти.
Через три недели зимним туманным утром «Товарищ» покидал Ленинград. Шел крупный редкий снег. Он медленно опускался на реи и ванты. «Товарищ» казался пушистым, потерявшим очертания, таинственным «Летучим Голландцем». Я пришел проводить Пакидьянца. На палубе толпились родственники и знакомые практикантов. Слышался смех, веселые напутствия, всхлипывания. У борта пыхтели два буксира. Они должны были вывести барк в Финский залив. Я чувствовал себя так, как будто терял что-то очень дорогое.
«Товарищ» ушел. Без Пакидьянца мне стало одиноко. Правда, Федька все еще жил в моей комнате, но вот-вот должен был получить место. Подходила его очередь.
Неожиданно из Киля, где «Товарищ» стоял в ремонте, пришло письмо. В нем Пакидьянц коротко сообщал о своем житье-бытье. В конверте лежала фотография. На ней, в черных шляпах, черных касторовых пальто с бархатными воротничками и белых кашне, с застывшими лицами стояли как солдаты в строю, Пакидьянц и его новый приятель Алька Ланге. Они выглядели шикарно как лорды или похоронные факельщики
Федьку послали угольщиком на ледокол «Красин». Судно срочно готовили в экспедицию к Северному полюсу на поиски дирижабля Нобиле «Италия». Федька страшно фасонил, несмотря на то, что угольщик или кочегар второго класса — не ахти какая должность. Но, сделавшись угольщиком, он отрывался от «цеха питания» — коков, поваров, хлебопеков, буфетчиков — и становился «марсофлотом», Из угольщиков впоследствии переходили в кочегары первого класса, а потом и в машинисты. Все же перспектива!
Перед уходом в мере Федька сделал «королевский жест» — подарил мне свою серую шляпу и клетчатый шарф, предметы моей зависти, Я отказывался принять подарки, но Федька небрежно бросил:
— Шат-ап! Я себе новые куплю. За границу ведь идем.
Шляпа и шарф вместе с белым норвежским макинтошем и синей вылинявшей английской робой «Каролина» (я их выменял на единственную свою ценность — коллекцию марок — у одного практиканта с «Товарища») делали меня как две капли воды похожим на настоящего совторгфлотца, моряка дальнего плавания. А ведь мне так хотелось им стать!
Проболтавшись несколько месяце» без работы, я, наконец, поступил в Ленинградский морской техникум, отлично выдержав все экзамены. Даже по обществоведению получил пятерку и был принят в первый класс судоводительского отделения.