Подарок Дэви Джонса
В один прекрасный день, — начал матрос, — Дьявол и Дэви Джонс пришли в Кардифф в место, называемое Тигровой бухтой, и остановились в гостинице Тони Эдемса, что на углу Воскресного переулка, недалеко от мола. Каждый день они заходили в какую-нибудь таверну, садились за стол и, покуривая сигары, играли в карты на души разных людей. И надо сказать, что Дьявол забирал тех, кто жил на берегу, а Дэви Джонс — моряков. Но в конце концов такой порядок им надоел, и было решено играть наоборот.
Однажды они сидели в таверне на Мэри-стрит, пили жженку и играли в красное и черное на души прохожих. Вдруг на улице началась толкотня, собрался народ, лавочники выскочили на тротуар, все повозки остановились, а полицейские вытянулись в струнку. «Кажется, идет важная персона», — сказал Дэви Джонс. «Да, — ответил Дьявол, — это епископ направляется к мэру». — «Красное или черное?» — спросил Дэви Джонс, беря карты. «Не играю на епископов, — говорит Дьявол,— я уважаю духовенство». — «Что с вами? За епископа я отдам адмирала. Делайте свою игру. Красное или черное?» — «Что ж, пусть будет красное». — «Трефовый туз, — объявил Дэви Джонс. — Я выиграл. Первый раз в жизни мне попался епископ». Дьявол же страшно рассердился, проиграв епископа. «Я больше не играю. Лучше отправлюсь домой. Кое у кого слишком уж хорошие карты».
«Не сердитесь, — говорит Дэви Джонс, — смотрите, кто идет по улице. Я отдам его вам просто даром».
И действительно, по улице шел рифер. На нем было столько меди, что он напоминал музыкальный инструмент. Все шесть футов его роста, куртка, воротник и даже рукава блестели от множества медных пуговиц. На фуражке, лихо сдвинутой на самый затылок, сверкала большая золотая кокарда с семицветным флагом посередине; ее охватывал переплетенный в виде цепи золотой ремешок. Рифер занимал собой всю мостовую, на груди у него болтался красный шелковый галстук длиной в целую сажень, изо рта на полтора фута торчал витой глиняный мундштук с сигаретой. Рифер жевал табак и время от времени сплевывал через плечо. В одной руке он держал бутылку рома, в другой — сумку со сладкими пирогами, а его карманы были набиты любовными письмами из всех портов мира, от Рио до Кальяо.
«Так вы отдаете мне вот это?» — спросил Дьявол. «Конечно, отдаю. Посмотрите, настоящая картина! В жизни не видел ничего лучше!» — «Да, он действительно красавец, — говорит Дьявол. — Беру назад свои слова о картах. Извините меня. Что вы скажете насчет жженки?» — «Пусть будет жженка,» — согласился Дэви Джонс. Они позвонили в колокольчик и велели принести новый графин и чистые стаканы.
Дьяволу так понравился подарок Дэви Джонса, что он не мог отойти от рифера ни на шаг и все время слонялся по Восточным докам, там, где красная башня с часами, разглядывая барк, на котором работал молодой человек. А звали его Билл Харкер. Барк «Коронел» совершал рейсы к западным берегам Америки, и сейчас на него грузили уголь для Хило. Наконец, перед самым отплытием Дьявол пробрался на барк и прикинулся матросом. Ему повезло — он попал в одну вахту с Биллом Харкером, и они подолгу рассказывали друг другу всякие истории. Дьявол сразу понял, что у Билла есть чему поучиться. На траверзе Ривер Плэйт они попали в памперо. Дуло с ужасной силой, и на море поднялись огромные зеленые волны. «Коронел» был весь в воде, и хоть смотри вперед три дня подряд, все равно от полуюта до самого бушприта ничего не увидишь, кроме пены. Команде приходилось ютиться, как курицам, на корме. Бак был затоплен. И вдруг неожиданно сорвало кливер. «Сейчас от кливера ничего не останется, — закричал помощник капитана. — Эй, кто-нибудь, живо на бак крепить кливер, пока его не разорвало!» Но бушприт каждую минуту скрывался в волнах, на шкафуте было четыре фута воды, и корабль черпал всем бортом. Поэтому никто из матросов не хотел идти на бак. Тогда вызвался Билл Харкер. Зеленые волны обрушивались на него, но он добрался до бака, пег на бушприт и закрепил парус, хотя сам чуть не утонул. «А этот Билл Харкер молодец», — говорит Дьявол. «Да брось ты, — отвечают матросы. — У этих риферов нет души, и им не надо заботиться о ее спасении». Тут-то Дьявол и призадумался.
Так они дошли до самого Горна; и если около Ривер Плэйт дуло, то здесь ветром все так и сносило. «Коронел» потерял остатки парусов и последнюю мачту. Волны сломали фальшборт, а льдины пробили нос. Вахта за вахтой матросы откачивали старого «Коронела». но течь быстро усиливалась, и так они дрейфовали пять с половиной градусов к югу неизвестно от чего. А когда уже не осталось никакой надежды, старик послал вахту вниз и приказал читать молитвы. Тогда Дьявол вылез на палубу над кубриком и заглянул в люк, чтобы посмотреть, чем занимаются риферы и как молится Билл Харкер. И он увидел, что они сидят за столом под висячей лампой, у всех в руках карты и каболки с завязанными узлами. Каждый по очереди открывает одну карту и произносит какое-нибудь ругательство. А если он уже вынул карту и не придумал ругательства, то другие бьют его каболками. Но Биллу не досталось ни одного удара. «Кажется, они правильно сказали о его душе», — подумал Дьявол и печально вздохнул.
Вскоре «Коронел» пошел ко дну, и вся команда утонула, кроме Билла и Дьявола. Они выплыли из пенящихся зеленых волн на поверхность, увидели в небе мерцание звезд и услышали, как воет ветер, словно свора собак. Им удалось забраться на оставшуюся от «Коронела» куриную клетку, которая все еще держалась на плаву. Все курицы в ней погибли, но Дьявола с Биллом устраивала и такая пища. Что касается питья, то его не было совсем, и приходилось терпеть. Когда хотелось пить, они брызгали на лицо соленой водой; но было зверски холодно, и жажда их не очень мучил а. Они плыли три дня и три ночи, и вся кожа у них потрескалась и просолилась. А Дьявол думал только о том, есть у Билла душа или нет. Билл же все говорил Дьяволу, как они нажрутся до отвала в первом Же порту и как хорош ром с сахаром и лимонными корочками.
Наконец, курятник наскочил на Огненную Землю, где туземцы жарили кроликов. Дьявол и Билл прогнали их и ели до тех пор, пока не устали. Потом они напились из ручья и, согревшись около костра, погрузились в приятный сон. «Теперь, — подумал Дьявол, — посмотрим, есть ли у него душа. Должен же он возблагодарить бога». Через час или два Билл пошел прогуляться. Вернувшись, он подошел к Дьяволу и сказал: «Чертовски скучно на этой заброшенной земле! У тебя найдется полпенни?» — «Нет, На что тебе полпенни?» — «Можно было бы сыграть в орлянку, — отвечает Билл.— На курятнике и то было веселее». — «Я отступаюсь. Скорее найдешь душу в пустой бочке, чем в этом рифере,» — Сказал Дьявол и исчез.
А Билл вытянулся и подложил в костер веток. Потом он поднял несколько круглых раковин и начал сам с собой играть в бабки.
Старательный Джимми Хикс
«Ну, — сказал мне марсовый старшина, — сегодня наша очередь. Ты самый молодой матрос — будешь на вельботе баковым. Грести умеешь?» — «Нет», — «Постарайся научиться, иначе пеняй на себя». И он с важным видом зашагал по палубе, перемалывая челюстями жевательный табак. Я погрузился в мрачные мысли, и чем дольше я думал, тем холоднее становился выступивший у меня на ладонях пот, «Вельботы пошли! — засвистала дудка, — Марсовые по местам!» Я прыгнул на нос вельбота и отвязал фалинь. Было время прилива, вода быстро поднималась и с брызгами разбивалась о борт. Банки на вельботе были мокрые и грязные. «Баковый, — крикнул мне старшина, — почему не убрана грязь?» — «Я не знал, что это мое дело». — «Смотри, если не будешь знать в следующий раз, придется тебя искупать. Отдай носовой! Правая табань, левая на воду! Пошел! На носу, вы что, умерли?! Навались! Если я доберусь до вас с румпелем, в голове будет трещать неделю!» Я достал свое весло или, вернее, то, которое осталось мне, самое длинное и самое тяжелое. При подходе к пирсу я должен был убрать его, взять фалинь и прыгнуть на стенку, чтобы привязать вельбот. В свое время мне пришлось пережить немало горьких минут, но агония этого момента, когда я думал только о том, как бы не шлепнуться в воду, в скользкие зеленые водоросли перед курившими на пирсе старыми морскими волками, была хуже всего, испытанного мною до сих пор. Вот уже нос вельбота раздвигает водоросли. Я прыгаю, поскальзываюсь, выпрямляюсь и накидываю фалинь на кнехт. «Петля, два полуштыка, — бормочу я, — и третий полуштык на счастье». — «Проваливай со своим третьим полуштыком, — говорит один из матросов. — Ты вроде Джимми Хикса. Всегда хочешь сделать больше, чем нужно. Ведь ты скорее станешь вытирать полотенцем киль, чем вздремнешь лишний часок, правда?»
Поздно вечером я зашел в фонарную к старому матросу, который чистил тяжелые медные лампы, и спросил, не нужно ли помочь. Мне хотелось узнать историю Джимми Хикса. Он указал на полдюжины фонарей и кучу тряпья и сказал: «Поворачивайся, парень, а то, смотри, потеряешь аппетит». Вычистив два или три фонаря, я попросил рассказать про Джимми Хикса.
«А, — сказал он, — это тебе полезно. Очень уж ты стараешься. Вот и сейчас явился чистить мои фонари. Да еще после вельбота. Ну, а я не хотел бы походить на Джимми Хикса. Это молодые парни вроде тебя стараются подражать ему». — «А кто такой Джимми Хикс, — спросил я, — что он делает?»
«А, — ответил старик. — Слышал когда-нибудь о компании «Черный Шар?» Да, теперь таких кораблей уже не увидишь. Тебе, наверное, эти кунардовские коробки кажутся красавцами? — он кивнул в сторону гавани. — Посмотрел бы ты на «Ред Джекет» или «Джон Джеймс», или на «Фермопилы!» Это были не корабли, а картины! Может быть, ты воображаешь, что видел реи и мачты? Гм, вот раньше, да! Трюмреи на всех трех мачтах, а бушприт так высоко, что его могли задеть ангелы. Шестьдесят шесть дней от Темзы до Сиднея. Никто не делал этого ни до них, ни после. Так, вот, Джимми Хикс был молодой старательный парень, вроде тебя. И служил он на одном из этих кораблей. Я с ним плавал.
Из всех рыжих работяг Джимми Хикс был самым закоренелым. Да, сэр, я думаю, что он был даже хуже других. Когда они вышли в море, боцман в первый же день послал его драить бак. Джим взял песок, камень и скребок и так его надраил, будто перед адмиральским смотром. Начал он в утреннюю вахту — пробило три склянки, а в восемь склянок он все работал и к обеду еще не кончил. Ты думаешь, бак стал белым? Нет, рядом с этой палубой белое становилось черным. Ладно, после обеда начало дуть. Да, сэр, поднимался ветерок. Пришлось им подобрать парусину. Джимми полез наверх и убрал трюмсели и бом-брамсели. Потом спустился вниз посмотреть, хорошо ли закатаны паруса. Один трюмсель ему не понравился, и он решил завязать его снова. Чтобы поправить скатку грот-бом-брамселя, Джимми третий раз полез на мачту. Черт возьми, он скатывал паруса так, что они напоминали Сефтонский парк по праздникам. Да, сэр, каждый па-рус как воскресный костюм.
Вот какой парень! Если было нечего делать, он не находил себе места и в конце концов принимался накладывать марки на разлохматившиеся концы или обвязывать брасы на бом-брамселях. А то вдруг начнет чистить медь на трапах и Драит до тех пор, пока все не засверкает как золото. Никогда не сидел без дела.
И всегда работал больше, чем нужно. Уходил с палубы последним, а когда свистали всех наверх, выскакивал самым первым. Если ему приказывали подмести рубку, он добела выскребал ее камнем. Вот каким был Джимми Хикс, Тебе-то полезно узнать его историю. Слушай, какой его постиг ужасный конец.
Они шли домой. И что, ты думаешь, было у них в трюмах? Шелк. Клянусь честью, настоящий шелк! Легкий как кисея. По фунту стерлингов за сажень. Желтый, синий, красный. Всех цветов. А как он блестел! Настоящий лунный свет. Вот как. Они везли много шелка. Потом еще китайский чай. А это не какая-нибудь бурда. Нет, сэр! Такой чай мог пить испанский король в золотых дворцах Рима, Какой аромат! Фунт такого чая стоил восемнадцать шиллингов. Его подавали самой королеве. Попробовав этого чая, можно было целый день ничего не есть. Груз у них стоил двести тысяч фунтов. Да еще генерал в качестве пассажира. И епископ.
И вот на пути домой, у Маврикия, их настиг циклон. Ого! Ты бы слышал, как свистел ветер! Дуло что надо. На палубу катились холодные волны. Корабль стонал и трещал, и в борту открылась течь. Всех матросов поставили к помпам, а также пассажиров, с генералом и епископом; так они и качали чай с соленой водой. Три дня жили на этом. Один соленый чай.
Потом помпы перестали качать. «Дошли по шелка, — говорит помощник. — Молитесь, ребята. Наша песенка спета». — «Придержите молитвы, — закричал старик.— Крепи тали, баркас на воду! Помолиться еще успеете, а пока командую я, работать!» — «Пошевеливайся! — орет помощник. — Один с блоком наверх! Крепить на грота-рее и завести тали! А ну, живее, ходом! Вода поднимается!» Тут Джимми Хикс хватает тали, матросы заводят их на баркас, и он с блоком в руке лезет на мачту. А матросы полегоньку потравливают тали. Корабль погружается все глубже и глубже, как камень. «Ты там, шевелись!» — кричит помощник. Джимми ползет по рее, а корабль опустился до самой палубы. Самое время убраться с него подобру-поздорову.
Дополз Джимми до нока и начал крепить тали. Положил шлаг, один полуштык, потом второй. «Эй, на рее! — кричит помощник. — Можно спускать баркас?» «Подождите, — отвечает Джимми, — сейчас кончаю». И только он завязал третий полуштык и крикнул, что можно спускать, как накатила огромная зеленая волна и потопила их всех — корабль, чай, помощника, епископа, генерала и самого Джимми. Всех до единого человека, И все из-за этого третьего полуштыка. Вот как кончают слишком старательные матросы».
Разбойник из Порт-Ройала
Много лет назад, — начал человек с Ямайки, сидевший в таверне, — в порт-ройалских трущобах жил один английский буканьер. И надо сказать, что это был законченный негодяй высшей марки. От южного солнца лицо у него стало цвета старого брэнди, на каждой щеке было вытатуировано по виселице, а в ушах торчали золотые серьги, сделанные из испанских дублонов.
Он носил косу, завязанную куском флагдука, и у него всегда была пара пистолетов за поясом и пара смертных грехов на душе. Звали его Билли Блад ',но товарищи окрестили его Кровавым Биллом.
И вот как-то раз Билли вернулся из плавания и привез мешок испанского золота. Он сошел на берег и по матросскому обычаю отправился прямо в таверну. Усевшись за стол и положив перед собой мешок с золотом, Билл потребовал рома и чистую глиняную трубку. «Когда я постучу По стакану, — сказал он, — несите еще рома. Если зайдет Джек Головорез или Джим Пастух, скажите, что я здесь». Через некоторое время появились Джим и Джек. «О, счастливый день, вернулся Кровавый Билл, — закричали они. — Рамон, сын бочки, тащи ром, много рома1 Мы должны поприветствовать нашего друга». И Рамон пошел и открыл новый бочонок, а приятели уселись, чтобы по-настоящему отпраздновать благополучное возвращение.
Около трех часов утра Билли взял бутылку брэнди и вылил все содержимое в чашу. «Давайте пить жженку,— пояснил он. — Жженка из брэнди венчает ночь».— «Хо! — поддержали его товарищи, — Рамон, огня!» Они зажгли брэнди и начали танцевать вокруг пламени, горланя матросскую песню. Потом Билл схватил горящую чашу и одним глотком опорожнил ее. Чаша выпала из рук и разлетелась на мелкие кусочки. Он сделал один шаг назад, один в сторону и как сраженный секирой бык рухнул на пол. Сначала приятели пытались отпоить его ромом, но скоро им это надоело и, намазав ему нос горелой пробкой, они с песней отправились по домам.
Когда Билл свалился на пол, ему показалось, что он падает, падает и падает, словно маленький камешек, летящий в бездонную пропасть. Потом ему стало казаться, будто его поднимают тросом наверх, хотя вокруг была непроглядная чернота. Но вот в темноте мелькнуло какое-то свечение, вроде подтека на стене винного погреба, послышалось как будто тикают капельные водяные часы, наподобие тех, какие продают в Лиме, и громкое хлопанье крыльев летящей стаи птиц. И тут же все птицы громко захохотали, как актеры в балагане.
Затем раздался рев и звон, словно Биллом вместо ядра выстрелили из пушки, и он, мигая, как филин, очутился в маленькой низкой комнатке, освещенной множеством свечей. В углу, в открытой железной корзине горел огонь. И что испугало Билла, так это существа, которые сидели вокруг стола и пили вино. А надо сказать, на вид они были далеко не из приятных, совсем не такие, как вы или я: все в каких-то красных одеяниях, со змеиными головами. Они курили длинные глиняные трубки и громко смеялись свистящим хохотом. Во главе стола сидел огромный змеиноголовый козел, и от каждого его слова на спине у Билла выступала ледяная роса. «Подойди сюда, Билли Блад, — сказал он. — Знаешь ли ты, что тебя ждет?» — «Нет, сэр, пожалуйста, сэр, лучше не надо», И едва Билл сказал это, как свет в комнате померк, и ему стало казаться, будто он очутился на острове Отчаяния, что к югу от Диего-Рамиреса. Было очень холодно, непрерывной пеленой падал снег. У берегов с воем вздымалось зеленое море, с юга и запада подступала ночь и безнадежность. Да, место выглядело суровым, очень суровым. Потом в воздухе появилась чайка, которую ветер бросал из стороны в сторону, как обрывок грязной бумаги. «Вью, вью, вью, — кричала она,— Билли Блад, Билли Блад, вью, вью, вью, вот и ты здесь!» И Билли узнал голос своего старого хозяина, капитана Моргана, Тут же он почувствовал, как сам превращается в чайку, что на пальцах появляются перепонки, а нос вытягивается в похожий на ложку клюв. Потом раздались пронзительные крики, и появилась стая морских голубей. «Вью, вью, — кричали они, — а вот и старина Билли Блад, Билли Блад, бочка брэнди!» И Билли понял, что это его старые сотоварищи по морскому разбою, Здесь был Нед, которого они оставили убитым под Чэгресом; Джо, застреленный в Панаме; Джек, умерший от лихорадки в Сен-Мэри; Билл и Дик, которых повесили испанцы; и даже Джимми, утонувший в волнах прибоя. Почувствовал Билли, что кожа его покрывается белыми и черными пятнами, как у голубя. А тут еще откуда-то взялось великое множество пингвинов. Они плавали на волнах, били по воде крыльями, смеялись и хватали клювом все, что только попадалось. И Билл узнал в них буканьеров давних времен, плававших с Дрейком, бившихся под Алжиром и Телемарком. А руки его уже стали крыльями, грудь покрылась чешуей, а кровь на три четверти сделалась маслянистой, как чилийский салат. «Выпустите меня отсюда! Выпустите!» — завизжал он и сразу же очутился опять в маленькой комнате перед облаченными в красное змеями, которые все еще сидели за столом, курили и смеялись свистящим хохотом.
«Ну, Билли Блад, — сказал черный козел-змея, — теперь ты знаешь, что будет с тобой». — «О, сэр, пожалуйста, сэр, только не это, сэр. Только не птица, не чайка, которую риф еры ловят на свиное сало. Все, что угодно, но только не это, сэр». — «А почему бы и нет? Почему бы тебе не быть чайкой, как твои любезные приятели?» Билли не знал, что ответить на этот вопрос. «Ну,— продолжал змей, — отвечай мне. Почему тебе не быть чайкой? Сделал ли ты за свою жизнь хоть одно доброе дело, хоть одно-единственное доброе дело с тех пор, как стал взрослым человеком?» Билли думал долго-долго и наконец сказал: «Когда я был на берегу в Гондурасе, сэр, я отдал слепому нищему золотое кольцо, если угодно вашей милости». — «Неужели? А разве ты не был тогда пьян?»
— «Не то чтобы пьян, сэр. Совсем нет. Просто я был навеселе».
— «И разве ты не сделал это по ошибке? Ведь ты собирался отдать ему маленькую медную тарелку, украденную из корабельного сундука с лекарствами». — «Да, сэр, совершенно верно. Но все-таки это доброе дело». — «Быть тебе чайкой, никогда еще я не слышал более ничтожной отговорки». — «Пожалуйста, сэр, — взмолился Билли, — я совершил доброе дело, когда ходил в школу». — «В шторм любой порт хорош! Что еще, Билли Блад?» — «Сзр, однажды товарищи в школе хотели заставить меня идти воровать яблоки в чужом саду. Нет, сказал я, ни за что, это сад вдовы. Разве это дурной поступок, хотел бы я знать?» — «Да ну! — засмеялся козел-змея. — Разве ты остался не для того, чтобы украсть пирожки из завтраков своих товарищей?» — «Вы слишком строги, человеку не остается никакой надежды, ваша милость». — «Быть тебе чайкой. Никогда еще не встречал такого закоренелого обманщика! И где только тебя воспитывали?» — «У меня было доброе дело, сэр! Истинная правда, было!» — «Если нет ужина, и сухая корка хороша! Ты упорный парень. Интересно узнать, что это за доброе дело?» — «Когда я был совсем маленький, еще в пеленках, у меня прорезались Зубы, но я терпел и не плакал, чтобы моя бедная мама могла немного поспать». — «Ладно, хватит с тебя, ты не будешь чайкой, пока снова не попадешь сюда. Но смотри, милейший, я Шутить не люблю!»
Билли проснулся от собственного крика. Он лежал в таверне на полу, на том самом месте, где свалился прошлой ночью. В тот же день Билли поклялся больше никогда не притрагиваться к рому. К концу жизни он стал приходским старостой в Дартмуте, и его похоронили в церкви.