Для меня Атлантика начинается там, где дует пассат.
19 марта 1967 года пассат дул с самого рассвета. Первая запись в дневнике не относилась, однако, к самому рейсу, так, как гласила: «Именины Джека Сивка». Я помнил о своем друге. Затем записи идут по следующей схеме: показания барометра, состояние моря, направление и сила ветра, паруса, скорость, курс по компасу. А внизу я прилежно подсчитывал пройденные мили.
Как складывают деньги, я подсчитывал морские мили. Я не был еще корыстолюбивым, я еще экспериментировал с парусами. Комбинировал, стараясь плыть быстро и удобно. Читал книжку Юлиана Червинского «Вокруг света» — о путешествии молодого француза Тумелена. С грустью отметил, что у него тоже были минуты, когда он валялся на палубе с приступами пюмбаго. Значит, Бардье, Тумелен и Телига страдают одним и тем же. Черт возьми! Я еще в Лас-Пальмас думал о сокращении рейса из-за этого... Мне стало стыдно. Выставил то, что у меня болело, на солнце. Утром — «душ» из морской воды и растирание полотенцем. Выдержу. Чем теплее грело солнце, тем больше у меня появлялось бодрости.
Жалел, однако, что у меня не было авторулевого. Паруса-близнецы, поставленные на штагах, тянули уже лучше, скорость возросла почти на милю в час.
Я привыкал к рутине одиночного житья. Утром, с восходом солнца, пил кофе с молоком и грыз сухарь с сыром или с джемом. В десять часов съедал миску овсянки или рисовой каши, а потом измерял высоту солнца. В полдень, который с каждым днем наступал на несколько минут позднее, определял географическую широту. Как можно чаще измерял скорость яхты. Потом обед из двух блюд, иногда даже с десертом. Обычно я готовил суп с фасолью, на второе картошку, жаркое с рисом или консервированный гуляш. После обеда отдых с книжкою. Потом— ванна. Для этого садился на палубу и черпаком с длинной ручкой черпал воду из-за борта и выливал себе на голову. Вместо мыла пользовался травяным шампунем «Инко», который подарили мне на корабле «Буль». Вытирание насухо одновременно служило гимнастикой. Таким методом лечился от люмбаго, поддерживал хорошее самочувствие и нормальное физическое состояние. В Лас-Пальмас я весил 86 килограммов (во время рейса взвешивался в каждом порту), в Бриджтауне — 84, и до самого Дакара сохранял этот вас без изменений.
Время от времени тянулся к «моральной пище», как говорил Джонни Соуден, то есть к спрятанной в холодильнике бутылочке живецкого пива, банке компота или плитке шоколада «Балтика». Оставалось достаточно времени на другие дела, на этот раз действительно духовные. Заново повторил философию, потом потянулся к современным проблемам.
Пробовал ловить (безрезультатно) рыбу, кормил из рук сопровождающую меня рыбу-лоцмана, восхищался неутомимым полетом буревестников — этих чудесных морских ласточек. Так проходили дни.
Вечера — это минуты созерцания... и проверки хронометров.
Через некоторое время мне удалось нормализовать и ночи. Каждые два часа я просыпался, проверял курс и показания барометра, осматривал небо. Каждую ночь Орион светил над головой, — созвездие, сопутствующее мне от самой Африки. Не раз посыпал приветы экипажу нашей клубной яхты «Орион» — судна старого, но хорошего...
Иногда делал такие записи:
«Часть ночи провел на палубе. Трудно писать о поэзии прозой. Трудно словами воссоздать картину великого художника. За такие ощущения, какие я сейчас испытываю, приходится платить одиночеством».
Новостью было собирание утром летучих рыб, которых я зажаривал к завтраку. Так себе, костлявые плотвички с крыльями-плавниками. Днем они прыгали перед носом яхты, как крупинки серебра, а ночью, спасаясь от врага, падали на палубу.
Бывали дни, когда ветер крепчал или с севера шла сильная волна. «Опти», летя с ветром, раскачивался неустанно до 30 градусов и больше на борт. В какой-то день, когда я был занят определением своего места, меня швырнуло так, что, ударившись головой о пампу, я рассек себе кожу на лбу. Взял зеркало и поразился. Вот запись из вахтенного журнала: «Не узнал этого человека. В связи с тем, что с чужими плавать не хочу, побрился и теперь плыву сам с собою...»
С 1 апреля на небе стали происходить странные вещи. Сначала обрушился шквал с ливнем, а затем ветер неожиданно изменил направление — задул с юга. День спустя — с юго-запада. Барометр понемногу падал. Ветер после короткого отдыха задул с севера, а потом с северо-запада. Я готовился к самому худшему, тем более, что на севере собирались тучи, но 3 апреля ветер утих. Наступил абсолютный штиль. Волны исчезли. Иногда наступала мягкая мертвая зыбь.
Рядом с моей рыбой-лоцманом появились другие: черные, плоские. На удочку поймал двух, и именно тогда в воде что-то блеснуло. Куски радуги перемещались под I водой, подходили к корме и объедали растущие там водоросли и морских желудей. Опущенную приманку обнюхивали и проплывали мимо.
«Ах, вы так!» — подумал я и с крючком, служащим для вытаскивания пойманных рыб, улегся на корме. Пробовал просто подцепить красивую дорадо, но больше любовался цветом этих рыб и их грацией, чем занимался ловлей. Однако желание попробовать чего-нибудь свежего и естественная охотничья страсть взяли верх. Прекрасный экземпляр, зацепленный крюком под жабры, забился у борта. Но мне так и не удалось справиться с этой бестией, — получил пару раз хвостом по лицу (я вполне заслужил это), покатился с добычей в кокпит, а дорадо быстро вырвалась и выпрыгнула за борт.
— Ах так! — сказал я.
Следующая была чуть больше, около метра. Я не миндальничал с нею и после короткой борьбы самая быстрая (пропорционально длине) рыба на свете лежала в кокпите. Хвост торчал с одной его стороны, а голова упиралась в противоположную стенку. Я бросился в кабину за фотоаппаратом. Как не увековечить такой успех! Тщеславие было наказано. Дорадо опомнилась, и в ту минуту, когда я готовил «ФЭД», начала бить хвостом. Чем пожертвовать — аппаратом или рыбой! Рыба сама решила проблему: одним скачком она оказалась на палубе, а другим — в море.
Я вернулся на свою охотничью позицию на корме. Высматривал экземпляры поменьше и после долгого ожидания все-таки поймал одну. Не стал ее фотографировать. Сразу стал разделывать. Половину приготовил по-таитянски, руководствуясь литературой и опытом, приобретенным на балтийских сельдях, часть предназначил для сушки, а часть сразу положил в котелок, чтобы приготовить уху.
Конечно, снова пошел на корму, чтобы любоваться этим чудом. На этот раз рыбы подходили почти к руке, но я в них не нуждался.
Следующий день, хотя и простоял весь без ветра, не обошелся без происшествий. В полдень треснуло стекло главного компаса. Это была вина штурмане, который не выпустил немного жидкости, чтобы уменьшить давление. Я покрыл потрескавшееся, как мозаика, стекло бесцветным лаком. Повторив это несколько раз, получил эластичный и прочный спой, в котором ножом вырезал окошки напротив курсовой черты. Смотря на забавы золотых макрелей, не мог себе простить потерянного (зато сфотографированного) великана. Записал: «Визиты дельфинов и макрелей — одно это стоит, чтобы совершить рейс...»
Вечером услышал передачу радио Антип... значит уже близко!
После возвращения пассата жизнь вернулась в нормальное русло.
Наводил порядок, — я называл это «загрязнением» океана. Ловил (безрезультатно) рыбу на удочку, пока, наконец, не запутал песку за винт. Волей-неволей опустил парус и на «поводке» опустился за борт. Попутно выяснил, что водорослями обросла только корма, а весь корпус чист.
Неожиданно вернулось болезненное состояние. Ко всему прочему, сломалась коронка на зубе, который уже неделю побаливал, а сейчас начал мучить. Нужно было уже не только думать о дантисте, а самому произвести болезненную операцию... Самым плохим было то, что не к кому было обратиться за бюллетенем. А тут еще лопнул шкот одного из парусов-близнецов, потом... нет ничего больше не произошло, только по-прежнему нужно быпо стоять на вахте, кормить «экипаж»...
10 апреля произошло большое событие. После 25 дней увидел на рассвете корабль, обгоняющий меня с правой стороны. К навигации стал относиться уже внимательнее, тем более, что ветер постоянно менял направление и курс получался зигзагообразный. Меня интересовало, выйду ли я на Барбадос или какая-нибудь ошибка в навигации приведет к тому, что я сойду с намеченного курса.
Днем 15 апреля, хотя согласно расчетам до острова оставалось 80 миль, я уже начал искать его на горизонте. Даже брал бинокль, чтобы осматривать тучи, а вдруг это гора! Но ничего не было видно. Видно было только море.
Зато 16 апреля, в воскресенье, в 9 утра по Гринвичу, а по местному времени в 5 часов с минутами, я увидел перед носом яхты огни. Много мелких огней, разбросанных пунктиром. Перед рассветом их заслонил туман, над которым вынырнул серый купол острова.
Махнуп рукой на навигацию — решип, что это «очень мудреная штука», и принялся приводить в порядок внутренности яхты, чиститься и бриться.
«Опти» не минул еще южного мыса острова, когда во время умывания я услышал шум лодочных моторов и голоса. Выскочил на палубу и понял, что период нудизма кончился. Попятился назад, чтобы надеть шорты. Группа рыболовов весело приветствовала меня.
Осмотрел берег и пришел к выводу, что заблудился. На песчаном мысе, где должен быть маленький маяк, торчало какое-то большое здание — не то элеватор, не то тюрьма (это было новое здание отеля «Хилтон»). Обошел песчаную отмель, известную мне из книг, и в 17.40 по Гринвичу стал на якорь.
Внезапная радость захлестнула меня на мгновение... изо всей силы, может быть даже это было глупо, я издал крик победы.
Катер с портовыми властями появился только к вечеру. В тот день на берег не сошел, хотя с пристани на сваях кто-то махал мне руками.
Пошел спать. Даже странно, что не нужно вставать на вахту.