А. Маклин написал около тридцати приключенческих книг, он признанный мастер жанра; его романы охотно экранизируют и переводят на разнообразные языки.
Предлагаемый вашему вниманию отрывок — это первая глава из книги «Сорок восемь часов», вышедшей в Англии в 1966 году. Перевод выполнен И. Г. Русецким.
Действие романа разворачивается на островах у западного побережья Шотландии, где агент английской секретной службы Филипп Калверт вступает в борьбу с бандой, ограбившей несколько судов с грузом золота на борту.
Словом, если пуля из «миротворца» попадет вам в ногу вряд пи вы, выругавшись, отскочите за угол дома и, свертывая одной рукой сигаретку, другой всадите пулю точно между глаз вашего оппонента. Нет, если вас ранят в ногу пулей из кольта, вы тотчас же окажетесь в глубоком обмороке; если же она угодит вам в бедро и вы не умрете от шока, то без костылей вам уже не ходить: когда раздроблена бедренная кость, у хирурга нет иного выхода, кроме как отнять вам ногу.
Я стоял совершенно неподвижно и даже задержал дыхание: «миротворец», вид которого навел меня на эти неприятные размышления, был нацелен мне прямо в бедро.
И еще о «миротворце»: чтобы привести в действие его полуавтоматический механизм, нажимать на крючок следует очень сильно и вместе с тем плавно. Быть может поэтому метко стрелять из него способен лишь человек с крепкой и уверенной рукой. Мне надеяться было не на что. Рука, легко и решительно опертая о столик радиста и державшая револьвер, казалась самой уверенной из рук, какие мне приходилось видеть. Она была буквально неподвижна. Я видел ее очень отчетливо, хотя верхний свет в радиорубке не горел, а настольная лампа освещала лишь металлический обшарпанный стоп и манжету рубашки человека с кольтом. Рука, которую я видел, смахивала на руку мраморной статуи. За пределами освещенного пространства я наполовину видел, наполовину угадывал фигуру человека: он сидел в темноте, привалившись спиной к стене и чуть склонив голову набок, его неподвижные глаза поблескивали из-под козырька фуражки. Я снова взглянул на неподвижную руку. Направление ствола кольта не изменилось ни на долю градуса. В ожидании выстрела я машинально напряг мышцы правого бедра. Это было замечательное средство защиты — почти столь же эффективное, как если бы я заслонился газетой. Почему, черт возьми, полковник Самьюэл Кольт не занялся изобретением каких-нибудь других полезных вещей — ну, хоть, булавок!
Очень медленно и спокойно я поднял руки на уровень плеч, развернув их ладонями вперед. Возможно, мой противник — человек нервный, а мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я собираюсь оказывать сопротивление.
Мне хотелось придать своему лицу как можно более мирное и покорное выражение, что впрочем в моем состоянии не составляло особой трудности.
Человек с кольтом продолжал сидеть неподвижно. Я видел, как сверкают его белые зубы. Блестящие глаза смотрели из мрака, не мигая, Эта улыбка, эта склоненная набок голова, эта свободная поза... Из радиорубки исходил сильнейший, почти осязаемый ужас. Тишина, неподвижность и хладнокровное равнодушие человека с кольтом были чрезвычайно зловещи и неестественны. Я чувствовал, как смерть указывает здесь на кого-то своим ледяным пальцем. Несмотря на то, что в моем роду были шотландцы, их дара ясновидения я, увы, не унаследовал, а на всякие внечувственные раздражители я реагирую не сильнее оловянной чушки. И тем не менее, я ощущал в воздухе смерть.
Я кивнул головой в сторону табуретки, стоявшей у стола.
— У меня был тяжелый день. Может, я сяду — поговорим? Руки опускать не буду, обещаю.
Реакция — абсолютный нуль. Белые, блестящие зубы и глаза, абсолютное спокойствие и железный кольт в железной руке. Я почуствовал, как у меня сжимаются кулаки и мгновенно их разжал, однако не смог сдержать охватившего меня гнева. Изобразив на лице дружественную улыбку, я приблизился и сел на краешек табуретки, не спуская глаз с противника. Из-за неестественной улыбки сводило щеки. Руки я держал еще выше прежнего. Из «миротворца» можно убить вола с расстояния в пятьдесят метров. А что останется от меня! Я попробовал думать о чем-либо другом. Напрасно. У меня только две ноги, и к обеим я очень привязан.
Я прыгнул в сторону грозной руки, но не молниеносно. Этого не требовалось. Я был почти уверен, что действовать быстро мне необязательно. До своего возраста — о нем всегда напоминает мне мой шеф, давая всякие небезопасные поручения, — я дожил благодаря тому, что никогда без необходимости не лез на рожон. Питаюсь я прекрасно поддерживаю великолепную спортивную форму, а если никакая страховая компания не горит желанием застраховать мою жизнь, то уж во всяком случае не из-за состояния моего здоровья. Однако вырвать кольт из державшей его руки мне не удалось. На ощупь она была, словно мрамор, только холоднее. Я оказался пр Здесь побывал смерть. Но костлявая заглянула сюда еще до меня, сделала свое дело и исчезла, оставив в рубке труп. Я выпрямился, проверил задернуты ли занавески, беззвучно затворил дверь, заперся на задвижку и включил верхний свет.
Я узнал его сразу. Еще бы, ведь это был наш .человек, наш агент, именно по моей идее посланный на борт «Нантсвиля»...
Почти в каждом детективном романе всегда точно известно время смерти жертвы, найденной в старой английской вилле После поверхностного осмотра и множества псевдомедицинских штучек почтенный доктор отпускает запястье покойника и изрекает: «Смерть наступила прошлой ночью в двадцать три пятьдесят семь» — или что-нибудь в этом же духе
Я никакой не врач, тем более — не хороший врач, поэтому смог лишь определить, что человек за столом погиб достаточно давно, чтобы наступило трупное окоченение.
На манжетах четыре золотых шеврона. Стало быть, надел форму капитана... Но капитан в радиорубке! Такое случается не часто, и уж во всяком случае капитаны не сидят за столом с аппаратурой. Этот сидел на стуле. Головой он прислонился к кителю, висевшему на крючке, вбитом в переборку. Щека его касалась переборки. Трупное окоченение удерживало его в этом положении. Но ведь перед тем, как окоченеть, тело должно было соскользнуть на пол или упасть грудью на стол.
Никаких следов насилия я не обнаружил, однако, допустить, что капитан умер естественной смертью как раз в тот миг, когда пробовал защищаться с помощью кольта. — это было бы уже натяжкой. Я решил выяснить все до конца. Попробовал приподнять тело. Безрезультатно. Попробовал еще раз, сильнее, и услышал треск рвущейся материи. Труп неожиданно легко приподнялся и упал на левый край стола; кольт, словно палец прокурора, уставился в потолок.
Теперь, я уже знал, как Байкер погиб и почему он до сих пор не упал. Его убили каким-то орудием, которое до сих пор торчало у него в позвоночнике — где-то между шестым и седьмым позвонками. Я не был уверен, но, кажется, ручка этого орудия зацепилась за переборку и удерживала тело в сидячем положении.
Профессия у меня такова, что мне часто приходится сталкиваться с мертвыми людьми, смерть которых никоим образом нельзя назвать естественной. Однако я никогда не видел человека, убитого с помощью долота. Обычного плотничьего долота с лезвием шириной миллиметров тринадцать — с тем лишь отличием, что на его деревянную рукоятку была насажена резиновая велосипедная ручка, на которой не остается отпечатков пальцев. Острие вошло в тело сантиметров на десять. Убийца, должно быть обладал недюжинной силой.
Я вынул из кармана на груди миниатюрный электрический фонарик в виде авторучки, погасил свет и принялся ждать.
Сколько я ждал — не знаю. Быть может, минуты две, быть может — пять. Чего я ждал — тоже не знаю. Мне хотелось уговорить себя, что глаза должны привыкнуть к темноте, но это неправда.
Я переложил свой нож в левую руку — я не левша, однако кое-что делаю одинаково хорошо обеими руками — и взялся за дверную ручку.
Если по ту сторону двери и ждал кто-то, чтобы, ослепив предварительно фонарем, выстрелить в меня, пырнуть ножом или как-нибудь поинтереснее расчленить не куски с помощью долота, то ему было явно не к спеху. Поэтому я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, после чего тихонько проскользнул в приоткрытую дверь, держа фонарик в вытянутой руке. Когда стреляют в человека с фонарем или пампой в руке то обычно целятся в место рядом с источником света, так как люди неопытные держат его как правило перед собой. Моя же рука была вытянута вбок. Я научился этому приему у одного из своих коллег, которому вынули пулю из левого легкого, поскольку он забыл, как следует держать фонарь. В левой руке я держал нож, изготовленный для удара. Мне хотелось, чтобы мой противник, если таковой находился в каюте, среагировал медленнее меня. Я включил свет.
В каюте меня и в самом деле ждали. Однако бояться ожидающего нужды не было. Уже не было. Он лежал ничком на койке. Поза его свидетельствовала о том, что он мертв. Я быстро осмотрел каюту, но никаких следов борьбы не обнаружил. Точно так же, как и в радиорубке.
Чтобы выяснить причину смерти, мне не пришлось дотрагиваться до трупа. Из раны шириною около сантиметра на постель вытекло лишь несколько капель крови. А больше ожидать и не следовало: когда человеку рассекут спинной мозг, его сердце продолжает биться так недолго, что об этом и говорить не стоит. Могло, наступить внутреннее кровотечение, но тоже не сильное.
Занавеска была задвинута. Я осмотрел пол, мебель, все уголки. Что я хотел найти? Не знаю. Что нашел? Ничего. Я вышел, затворил дверь и с той же тщательностью осмотрел радиорубку. Безрезультатно. Делать мне тут было больше нечего. Я нашел все, что хотел найти, и все, чего не хотел бы находить никогда. На лица убитых я больше не смотрел. Почему! Неделю назад мы вместе обедали. С нами был шеф. Мы сидели в любимой нами лондонской пивной. Все были веселы, умиротворены и беззаботны, словно и не работали в нашей системе. Мы ненадолго позабыли о профессиональной осторожности и невозмутимости и в течение нескольких часов просто радовались жизни, но для этих двоих развлечение оказалось, увы, последним. После обеде они ушли — уже опять невозмутимые и осторожные Однако из-за какой то пустячной ошибки они уже никогда больше не встретятся с нами. С ними случилось то, чего практически невозможно избежать в нашей профессии; не миновать этого и мне, когда пробьет мой час, когда дойдет черед и до меня. Даже самому сильному, ловкому и беспощадному человеку раньше или позже встретится противник еще более сильный, ловкий и беспощадный.
Я поспал их на смерть — как ни крути, а это так. Теперь мне нужно было отсюда уходить.
Наружную дверь я отворил с осторожностью, более уместной для человека, открывающего вход в подвал, полный кобр и ядовитых гадов. Однако, окажись я на месте этого человека, я вошел бы в гадючник без колебаний, поскольку его обитатели казались мне милыми беззащитными существами по сравнению с представителями семейства homo sapiens, находившимися сейчас на борту грузового судна «Нантсвиль».
Итак, я широко распахнул дверь и замер на пороге. Я стоял совершенно неподвижно и дышал ровно, но неглубоко. Когда так стоишь, каждая минута кажется чуть ли не вечностью. Я стоял и слушал. Уши мои готовы были уловить самый тихий шорох. Я слышал, как волны бьются о корпус судна; порою до меня доносился тихий металлический гул — это налетал ветер и натягивалась якорь-цепь; порою тихо поскрипывал такелаж; откуда-то издалека донесся крик какой-то ночной птицы — но все это были звуки неопасные, звуки ночи и природы. Я ждал другого. Понемногу все эти звуки растворились в тишине. Я не слышал ничего, что говорило бы об опасности: ни вздохов, ни шагов по железной палубе, ни шороха одежды. Ничего похожего. Если меня кто-то подстерегал, то его терпение и выдержка были просто нечеловеческими. Однако я боялся не каких-то мифических существ, а обычных людей, вооруженных ножами, пистолетами и долотами. Я бесшумно перешагнул через комингс. Мне никогда еще не доводилось плыть ночью в лодке по Ориноко, и десятиметровая анаконда никогда еще не падала с ветви высокого дерева, чтобы сдавить меня в своих сокрушительных объятиях, однако ехать туда с цепью описать потом, что человек при этом чувствует, мне уже не нужно — теперь я это знаю точно. В дикой звериной силе огромных рук, которые схватили меня сзади за шею, было нечто наводящее ужас, нечто такое, чего мне до сих пор не приходилось встречать. На секунду меня парализовала паника, в голове блеснула мысль: нельзя избежать неизбежного, пришел мой черед, вот и я столкнулся с тем кто ловчее, сильнее и беспощаднее, чем я.
Тем не менее я ему ответил: изо всех сил ударил правой ногой назад, но оказалось, что эти штучки моему противнику известны — его нога была быстрее и крепче; ее удар пришелся в заднюю часть моей голени. У меня тут же создалось впечатление, что я имею дело не с человеком, а с кентавром, подкованным свинцовыми подковами. Мне показалось, что он не сломал мне ногу, а просто перебил ее пополам. Я попробовал нашарить ногой левую ступню противника и изо всех оставшихся сил толкнул по ней. Однако моя подошва ударила о палубу — ноги противника там уже не было. Я был обут лишь в тонкие резиновые тапочки аквалангиста, поэтому боль от удара о стальную палубу пронизала меня с головы до ног. Подняв руки, я попытался схватить мизинцы моего душителя, но кентавр знал и эту штучку. Его стиснутые ладони напоминали железные шары; костяшками пальцев он давил на мои шейные артерии. Я несомненно был не первой его жертвой и понимал, что если быстро не сделаю чего-нибудь, то стану очередной. Я буквально слышал свист воздуха, выдавливаемого из моих легких, перед глазами плыли разноцветные круги и линии.
В эти первые секунды жизнь мне спас гидрокостюм. Он был надет у меня под курткой, и его прорезиненный ворот немного защитил мне шею. Однако руки противника уже сделали половину работы. Я чувствовал, что вот-вот они ее закончат.
Я резко нагнулся вперед. Таким образом половина веса моего противника оказалась у меня на спине, однако хватку он не ослабил. Реакция его была инстинктивной — он отодвинул назад ноги, думая, что я хочу схватить одну из них. Это движение на какой-то миг лишило его равновесия. Я быстро повернулся — так, что оба мы теперь стояли спиной к морю, — и, пользуясь моментом, стремительно попятился. Шаг, другой, третий... «Нантсвиль» не мог похвастаться роскошными поручнями из тикового дерева — их заменяли цепи, натянутые между вертикальными стойками. Спина моего душителя с размаху врезалась в верхнюю цепь.
Будь я на его месте, то имел бы уже переломанный позвоночник или во всяком случае такое количество выбитых дисков, что хирургам хватило бы работы на несколько месяцев. Между тем я не услышал ни крика, ни даже вздоха. Возможно мой противник был из тех невероятно крепких глухонемых, которых природа взамен слуха и речи наделяет огромной силой.
Ему все-таки пришлось меня отпустить и схватиться за верхнюю цепь — иначе мы оба оказались бы в холодных и черных водах озера Лох-Хоурн Воспользовавшись этим, я отскочил и повернулся к нему лицом опираясь спиной о наружную переборку радиорубки. Она дала мне опору, пока моя гудевшая голова приходила в норму, а одеревеневшая нога возвращалась к жизни.
Теперь я его видел. Видел, вернее, едва различал на фоне ночного мрака его фигуру и белые пятна лица и рук. Я ожидал, что увижу перед собой гиганта. Ничего подобного — если, конечно, меня не подводило зрение, что было вполне возможно: передо мною стоял коренастый, хорошо сложенный человек — и не более. Он был ниже меня, но существенного значения это не имело. Рост прославленного Георга Хакеншмидта составлял всего сто семьдесят два сантиметра, а вес — восемьдесят семь килограммов, однако он подбрасывал Страшного Турка, как мяч, и танцевал вокруг ринга с мешком цемента на плечах весом в триста пятьдесят килограммов — только для поддержания формы. Я никогда не упрекал себя и не чувствовал ложного стыда, если мне приходилось убегать от человека ниже меня ростом. В данном случае — чем быстрее, тем лучше. Но не сейчас. Моя нога еще не действовала как следует. Я вытянул правую руку вперед, пряча в ладони нож, чтобы противник не заметил блеска стали в слабом свете звезд.
Он приближался, спокойный и решительный, как человек, абсолютно уверенный в успехе. Видит Бог, я не сомневался, что у него есть для этого основания. Приближался он на манер боксера, чтобы не нарваться на удар ногой. Правую руку он вытянул вперед. Этот тип думал только об одном — снова добраться до моей шеи. Дождавшись, когда его пальцы оказались в нескольких сантиметрах от моего лица, я резко ударил ножом снизу вверх. Лезвие пробило ладонь посередине.
Только теперь я убедился, что он не глухонемой. Бросив три непечатных слова, которые совершенно незаслуженно очерняли моих предков, он отскочил, обтер ладонь об одежду и. словно зверь, облизал рану. Затем посмотрел на сочащуюся из раны кровь, черную в свете звезд как чернила и проговорил:
— А, у мальчонки есть ножичек.
Его голос удивил меня. Я ожидал, что его силе пещерного человека будет сопутствовать столь же высокая интеллигентность и соответствующий ей голос. Между тем, слова были сказаны голосом человека мягкого и воспитанного, а его выговор напомнил мне об изысканнейших кругах Южной Англии.
— Ножичек-то нужно отобрать, правда! — продолжал он все тем же тоном, после чего закричал: — Капитан Имре!
— Заткнись, идиот! — откуда-то сзади ответил голос. — Хочешь, чтобы...
— Не беспокойтесь, капитан. — Мужчина не спускал с меня взгляда. — Он тут. Рядом с радиорубкой. У него нож. Сейчас я у него этот нож отберу.
— Так ты его нашел? В самом деле? Прекрасно.
Собеседник моего душителя говорил, словно человек, который потирает руки от удовольствия. Судя по акценту, это был австриец или немец.
— Смотри! — продолжал он. — Этого я хочу иметь живым. Жак! Генри! Крамер! Быстро! К радиорубке!
— Живым, — приятным голосом заметил стоявший передо мной человек, — это значит не совсем мертвым. — Он снова облизал текущую из ладони кровь. — Если вы будете паинькой и сами отдадите нож, я вам кое-что предложу...
Дальше я слушать не стал. Это был старый трюк. Я знал, как это делается. Противнику начинают что-нибудь говорить, он вежливо слушает и считает, что временно находится в безопасности, и тут получает удар в живот. Не особенно честно, зато эффективно. Каким образом он будет атаковать! Скорее всего, кинется на меня всем телом, нагнув голову или выбросив ноги вперед. Собьет меня с ног, а с палубы я уже не встану, во всяком случае сам.
Я шагнул вперед и резанул его лучом фонаря по глазам. Увидев, что он зажмурился, я использовал эту долю секунды и ударил его ногой — куда, догадаться нетрудно.
Удар, конечно, был недостаточно сильным: моя правая нога болела, как будто ее и в самом деле сломали, да и как следует прицелиться я из-за темноты не смог. Однако я заехал ему все-таки неплохо, особенно для тех условий, и нормальный человек уже катался бы по палубе, воя от боли, — но только не он. Этот стоял — правда, согнувшись пополам, держась руками за низ живота и неспособный сделать хоть какое-то движение, но стоял. Выходит, это все же сверхчеловек... Ну что ж. Я видел, как поблескивают его глаза, однако отгадывать, что это значит, не собирался.
Я предпочел удалиться. Мне припомнилась виденная мною когда-то в Базельском зоопарке громадная горилла, которая для забавы скручивала в восьмерку шину от грузовика. Ее соседство устроило бы меня сейчас намного больше, чем компания моего душителя, когда он придет в себя. Я проковылял за угол радиорубки, по спасательному плоту забрался наверх и лег, вжавшись в ее крышу.
Внизу, у трапа, ведущего на мостик, появились люди. Некоторые из них держали в руках яркие фонари. Чтобы убежать, мне следовало попасть на корму. На борт я взобрался с помощью троса, к которому был привязан обтянутый резиной крюк. Теперь мне нужно было дождаться, когда средняя часть палубы опустеет. Но уже через секунду путь к отступлению был отрезан. Поскольку прятаться уже не имело смысла, кто-то включил освещение грузовых устройств, и яркий, ■ ослепительный свет залип бак и среднюю часть палубы. Над моей головой, немного впереди, горела дуговая лампа, помещавшаяся на грузовой стреле. Я чувствовал себя, словно муха на белом потолке. Я распластался на крыше, словно хотел с ней спиться.
Имре и компания были уже у радиорубки. Их крики и проклятия свидетельствовали о том, что они нашли раненого; его же молчание указывало на то, что говорить он еще не мог. Я услышал ворчлив й, уверенный голос с немецким акцентом:
— Раскудахтались, как куры. Тихо! Жак, автомат у тебя?
— Да, капитан.
Жак отозвался тоном, который при других обстоятельствах показался бы мне довольно мирным, однако сейчас он мне не понравился.
— На корму! Встань перед входом в кают-компанию, лицом к носу, и держи под прицепом среднюю часть. Мы пойдем на бак, а потом двинемся цепью к корме и выгоним его на тебя. Если не сдастся, стреляй по ногам. Он мне нужен живой.
Проклятье, это было даже хуже, чем кольт! «Миротворец» стреляет одиночными, а автомат Жака — очередями самое меньшее по двенадцать пуль в каждой. Я почувствовал, как снова напрягаются мышцы моего правого бедра, это уже стало у меня условным рефлексом.
— А если он прыгнет за борт, капитан?
— Я должен вам все объяснять, Жак?
— Нет, капитан.
Я знал ровно столько же, сколько и Жак. Мне капитан тоже не должен был ничего объяснять. Во рту и в горле у меня опять появился неприятный привкус. Я располагал минутой, не больше, иначе будет поздно. Я осторожно подполз к правой стороне радиорубки, находившейся довольно далеко от места, где капитан Имре отдавал своим людям распоряжения, без звучно спустился на палубу и направился к рулевой рубке.
Фонарь мне был не нужен: света дуговой лампы вполне хватало. Дойдя до окна, я нагнулся и сразу нашел то, что искал — ящик с сигнальными ракетами. Двумя быстрыми движениями я перерезал тросы, которыми ящик был принайтовлен к палуб после чего привязал примерно трехметровый кусок троса к ручке ящика.
Затем я достал из кармана пластиковым мешок, снял куртку и непромокаемые яхтенные штаны, которые были надеты поверх гидрокостюма, сложил их в мешок и привязал его к поясу. Штаны и куртка были для меня очень важны. Не мог же я расхаживать по палубам «Нантсвиля» в гидрокостюме — это сразу вызвало бы подозрения, тогда как обычная одежда матроса заставляла предположить, по крайней мере на расстоянии и в темноте, что я — один из членов экипажа. Кроме того, гавань в Торбей я покидал, когда было еще светло, и если бы местные жители увидели аквалангиста, отплывающего от берега в резиновой лодке в такое время суток, то от комментариев им было бы не удержаться. Любопытства у жителей небольших портов, расположенных у отрогов Шотландских гор, никак не меньше, чем у их собратьев, живущих в самих горах.
Низко пригнувшись, я вышел через дверь рулевой рубки на правое крыло мостика и там наконец выпрямился. Приходилось идти на риск — теперь или никогда, — поскольку команда уже начала прочесывать судно. Медленно опустив ящик на тросе за борт, я принялся ритмично раскачивать его вдоль корпуса судна — словно матрос, который собирается бросить лот.
Ящик весил более восемнадцати килограммов, однако тяжести я не чувствовал. Угол отклонения веревки с ящиком от вертикали вскоре достиг сорока пяти градусов — это был доступный мне максимум, так как время и удача могли закончиться в любую секунду. Я чувствовал себя таким открытым и незащищенным, как циркач на трапеции в лучах дюжины прожекторов. Когда ящик в очередной раз оказался в верхней точке траектории, я отпустил трос и спрятался за натянутым от ветра брезентом. Спрятавшись, я вспомнил, что не сделал в ящике отверстий, и теперь не знал, останется он на плаву или утонет. Что делать огорчаться было уже поздно.
На главной палубе раздался крик. Метрах в семи-десяти от мостика. Я подумал было, что меня заметили. Однако через секунду до моих ушей донесся внушительный всплеск, за которым последовал комментарий Жака:
— Он прыгнул в воду! С правого борта, за надстройкой. Фонарь быстро!
Идя к корме, как ему и было приказано, он, по-видимому, заметил движущуюся черную тень, услышал всплеск и сделал из этого вывод, что я прыгнул за борт. Опасный и сообразительный тип, этот Жак. За три секунды он умудрился сообщить своим приятелям все, что им следовало знать: что случилось, а также что и как следует делать, чтобы меня застрелить. Прочесывавшие палубу мужчины ринулись на мостик и пробежали метрах в двух ниже места, где я прятался.
— Ты видишь его с мостика, Жак?
Имре говорил быстро, но голос его звучал спокойно.
— Пока нет.
— Скоро вынырнет. — Мне хотелось бы, чтобы он не был так в этом уверен. — Такой прыжок должен был его ошеломить. Крамер, двоих в шлюпку! Возьми фонари - и на поиски. Генри, приготовь ящик с гранатами! Карло, быстро включи правый прожектор!
О шлюпке я не подумал. Мне это не понравилось, но гранаты — хуже не придумаешь. Я вздрогнул. Мне было прекрасно известно, как действует на человеческое тело даже слабый подводный взрыв. Его эффект раз в двадцать сильнее, чем воздействие такого же взрыва на земле. И тем не менее мне нужно было прыгать в воду. С прожектором справиться не трудно. Он находится в шестидесяти сантиметрах над моей головой. Кабель питания проходил как раз у меня под рукой. Я приставил к нему лезвие ножа, однако при мысли о гранатах убрал руку и снова принялся соображать. Вместо того чтобы перерезать кабель, я с тем же успехом мог высунуться из-за брезента и крикнуть: «Я здесь! Ловите!» Тот же результат был бы, если бы я ударил сзади поднимающегося по трапу Карло. Два раза подряд их не надуешь. Не те люди. Прихрамывая, я как можно быстрее перешел на левое крыло мостика, соскользнул по трапу вниз и пустился в сторону носа. Там никого не было.
Вдруг раздался крик, за ним — автоматная очередь. Это был явно Жак со своим автоматом. Он что-то заметил! Или ящик всплыл, и он принял его за меня! Вполне возможно. Просто так он патроны тратить не стал бы. Как бы там ни было, я почувствовал некоторое облегчение. Я понимал: пока они будут считать, что я тону, продырявленный, словно швейцарский сыр, искать меня где-то в другом месте они не станут.
«Нантсвиль» стоял на левом якоре. Я опустился по тросу за борт, встал ногами в клюз и взялся за якорную цепь. Жаль, что рядом не было судей международных легкоатлетических соревнований с секундомерами в руках. Я, похоже, побил все мировые рекорды по спусканию по якорной цепи.
Вода была холодная, но меня спас специальный комбинезон, предохраняющий от холода. По морю гуляла легкая зыбь, и чувствовалось сильное приливное течение, что было мне на руку. Я плыл вдоль левого борта, причем процентов девяносто времени под водой. Я никого не видел, и меня никто не видел.
Акваланг и ласты я нашел там, где их оставил: они были привязаны к баллеру руля. Надеть акваланг при волнении не просто но мысль о гранатах меня подстегнула. Я должен был спешить: меня ждал долгий путь, а по прибытии на место — множество деп.
Шум мотора шлюпки, кружившей около правого борта, то приближался, то отдалялся. По счастью, ближе, чем метров на тридцать, она ко мне не подходила. Стрельба прекратилась. От гранат Имре по-видимому отказался. Я поправил привешенные к поясу грузы и опустился в темную и безопасную воду. Определив по светящемуся компасу направление, я тронулся в путь. Через пять минут я выплыл на поверхность и вскоре оказался на крошечном островке, где была спрятана надувная лодка.
Я влез на скалу и посмотрел в сторону судна. «Нантсвиль» был запит светом. По поверхности воды шарил луч прожектора; шлюпка все еще кружила. Я услышал лязг якорной цепи: «Нантсвиль» поднимал якорь. Столкнув лодку в воду, я вытащил два коротких весла. Мой курс лежал на юго-запад. Я еще находился в пределах досягаемости прожектора, однако вряд ли кто-нибудь заметил бы одетого в черное человека в черной низкобортной лодке на фоне черной воды.
Пройдя примерно милю, я сложил весла и запустил, вернее, попытался запустить мотор. На моих лодках моторы работают всегда безупречно. за исключением тех случаев, когда я замерз, промок и выбился из сил. Если мотор мне действительно необходим, функционировать он отказывается. Пришлось снова взяться за весла. Работал я ими, как каторжный. Длилось это если не вечность, так месяц-то уж точно. Наконец без десяти три утра я отыскал свой катер — «Файркрест».