Гонки на яхтах — рассказ из сочинений Марка Твена

Настоящий рассказ взят из изданного в 1961 году в Нью-Йорке сборника сочинений Марка Твена «Жизнь, как я ее нашел». В этот сборник были включены произведения писателя, которые по разным причинам не вошли в полное собрание сочинений. Рассказ переведен на русский язык впервые.

---

— Сэр, сколько вы возьмете с нас за это интервью!

— Да не дороже, чем всегда, когда я на них присутствую.

— А что, бывает, что вы иногда отсутствуете!

— Сколько угодно. В таких случаях я не знаю, что давал интервью, пока не прочту об этом в газетах.

— Вы, конечно, шутите!

— Ничуть. Разумеется, так делать на очень-то честно со стороны газет. Ведь это моя работа — говорить и писать, мой кусок хлеба с маслом, так сказать, и никому не дозволено отнимать его у моей семьи. Ну/ так что вас интересует!

— Парусные гонки. «Геральд Трибюн» хотела бы слышать ваше мнение о результатах последних гонок.

— Что ж, хорошо. Только меня берет сомнение, смогу пи я что-нибудь подзаработать на этом деле.

— Почему!

— Да хотя бы потому, что я могу только констатировать факты. Я не умею, понимаете пи, расписывать их по-ученому: скажем, анализировать, делать логические выводы и другие подобные штучки. Вас интересуют факты — голые, ничем не прикрытые факты!

— Дорогой мой, мы только о них и печемся!

— Правда! Жму вашу мужественную руку! Мы сошлись в самом главном. Теперь я спокоен и на душе как-то легче стало. Факты — мое призвание. Факты...

— Вас называют рабом истины.

— Вы слышали об этом!! Вы меня заставляете гордиться. Я просто счастлив. Вы утешили меня. Ну, продолжим.

— Вы все видели на гонках!

— Да. Все.

— С борта «Канаяхи»!

— Да.

— По моему мнению, это самая лучшая паровая яхта на плаву.

— Да, она побила все рекорды. Когда я хорошо себя чувствую, мне ничего ие стоит сделать на ней тридцать узлов в час... Что вы так на меня уставились!

— Прошу прощения, я ничего, уверяю вас. так сколько...

— A-а... Все же не надо так на меня смотреть. Я очень чувствителен.

— Я смотрел так, в никуда, клянусь вам. Я совершенно не хотел вас обидеть. У меня плохой слух, и я не совсем расслышал насчет узлов. Сколько вы сказали!


— Сорок пять! Это же чайка, форменная чайка... Она...

— Вы сами ею командуете!

— Нет, зачем же, для этого у меня есть человек — Патрик Кленси. Вон стоит на полубаке. Когда-то она делала и сорок девять. Кленси сам так говорил.

— Правда!! И ему можно верить!

— Кому, Кленси!! Надо полагать... Я скорее не поверю собственным словам...

— Я также.

— О-о, жму вашу руку, сэр. Можно ли Кленси верить!... Да любой на корабле рассмеется, услышав ваш вопрос. Патрик Кленси...

— А что, он опытный моряк! С выдержкой! Хорошо ли он знает яхту!

— Как свои пять пальцев. Знает в ней каждый дюйм из ее ста двадцати семи футов; знает каждую тонну в ее девяноста пяти тоннах. Он может рассказать, как она трясется под винтом, когда стоит у причала и делает свои двести девяносто оборотов, и как дрожит от напряжения, выйдя на тропу войны, когда винт рвет воду со скоростью четырех тысяч оборотов в минуту. Знает ли Патрик Кленси «Канаяху»!! Здрасьте, да он на ней плавал, когда в ней не было и тридцати футов и она едва делала десять миль в час — он сам говорил мне.

— Вы владелец «Канаяхи»!

— Ну нет, я вовсе не владелец, я только помогаю владеть. Мистер Роджерс, вот кто ее настоящий хозяин.

— A-а, так вы ка ней командуете!

— Это не совсем так, я только слежу за порядком.

— По просьбе владельца!

— Вроде бы так, не могу утверждать наверняка, хотя, понимаете ли, я выполняю массу работы, фактически всю основную часть ее. Квартирмейстерство на судне — занятие более важное, чем командование, и более утомительное, выматывающее нервы, понимаете ли, потому что вы должны делать все и вся. Квартирмейстерство требует самых разнообразных талантов, особенно бдительности, терпения и выдержки во время вспышек возмущения и бунта среди команды, причем гораздо больше, чем любая другая должность. Настоящих квартирмейстеров раз-два и обчелся.

— У вас, наверное, большое жалованье!

— Да что вы, совсем никакого; все, чем мне оплачивают, так это черной неблагодарностью и полным пренебрежением. Если квартирмейстер начинает добросовестно выполнять свои обязанности, то ничего, кроме бунта и мятежа, не происходит. Чтоб кто-нибудь выполнил мои приказания, не посоветовав мне не соваться не в свое дело — этого я не помню. Собачья служба — все, что можно о ней сказать.


— Так почему же вы тогда не откажетесь от своей должности и не уйдете в отставку!

— Отказаться от должности!! Да как же я откажусь, когда меня никто на нее не назначал! Вот если бы меня назначили, я бы и минуты не медлил, ушел бы в отставку.

— Так неужели нет никакого выхода из...

— Из чего! Конечно, нет. Если вы стали квартирмейстером, то вам уже ничего не поможет. Иногда мне просто хочется умереть.

— Видимо, это будет печальным избавлением от служебных тягот!

— Что и говорить, похороны и те веселее. Денно и нощно терзает обида — неповиновение почти всегда сопровождается репликами, которые... да взять хотя бы такой пример. Вы помните первый день, когда мы участвовали в соревнованиях с паровыми яхтами «Корсар», «Революшн», «Хаволи» и обставили их всех! Так вот, увидев, что второй помощник капитана ушел со своего поста, я приказал заковать его в кандалы для острастки, а он послал меня... вот никак не припомню, куда это он меня послал... Ну, да это не важно, но как вам нравится такое вот отношение!

— Э-э, у меня мелькнула мысль. Интересно было бы заставить такого человека, как он, обрезать нос «Монмаусу» так, как это сделала «Канаяха» на обратном пути в субботу. Скандал да и только. На руле стоял он!

— Уже поздно, давайте поговорим о чем-нибудь другом. Это я тогда стоял на руле. Вы пьете! Что именно! Я выпью то же самое. Нажмите-ка вон ту кнопку. Так что вы сказали насчет... насчет...

— Я абсолютно ничего не говорил, я только подумал сейчас, в чем дело, почему «Шэмрок» так скверно выступил в первой гонке. Уж не произошла ли там какая-нибудь авария!

— Что ж, я знаю причину, мне о ней тогда рассказал Кленси. Типичный пример британской беспечности и безалаберности — моряков у них, понимаете ли, хоть отбавляй, но небрежность, ну просто невообразимая. Кленси прекрасно объяснил мне всю эту Штуку. Во-первых, когда они снимались с якоря (это было в Уотербери), то потеряли две минуты, чтобы поднять его, так что на это у них ушло все допустимое время плюс еще три секунды. Затем все шло хорошо, и вдруг, когда пришло время снова стать на якорь, они обнаружили, что у них вообще такового нет: они его оставили по чьей-то оплошности еще в Уолдорфе, так что пришлось бросать вместо него балласт. Кроме того, они вынуждены были перемерить судно заново, и это сократило его на целый дюйм. Я не знаю, почему так произошло, но Кленси знает. Дюйм, конечно, ерунда, но если вы этот дюйм убрали с переднего конца яхты, то яхта достигнет финишной черты на какую-то долю времени позже, чем если бы она была на дюйм длиннее, и, конечно, как вы сами понимаете, даже такая мелочь может привести в гонках к поражению. Правда, в нашем случае дело обстояло не совсем так, ибо было много дюймов, которых не хватало до финишной черты, но в принципе так оно и есть, сами можете убедиться.


— Хм, похоже, что вы правы. Но они проиграли и вторую гонку. Каково мнение Кленси на этот счет!

— Разница в уменьи управлять яхтой, говорит он. Это и еще кое-что. Аварии и тому подобное.

— Разве на «Шэмроке» были аварии!

— Да, одна, из-за чего они и проиграли. Когда они огибали буй, то сломали спинакер. Они с таким же успехом могли бы сломать и киль, говорит Кленси. Спинакер — это парус. Я не знаю, какой именно, но полагаю, что это тот, который развевается подобно рубашке впереди яхты и придает ей такой живописный вид. Другой парус — балун. Он соединяет шпунтовый пояс обшивки с путенс-вантами и дает возможность идти круто по ветру, когда этого нельзя сделать иным путем. Обо всех этих штуках рассказал мне Кленси.

— И сколько же он берет с вас за раскрытие подобных секретов!

— Фактически он ничего не берет, хотя я и стараюсь расплачиваться с ним, по мере возможности. Я позволяю ему получать с меня пять долларов, если он научит меня, как поставить деньги так, чтобы не проиграть. В прошлый раз он велел мне поставить по сотне на каждую яхту. Если я выиграю хотя бы одну ставку, я плачу ему еще пять долларов, а если выиграю сразу обе ставки, то он получает десять. В итоге он получает всего десять долларов, потому что я выигрываю одну ставку, а другую проигрываю, так что с первой он ничего не получает.

— Вы всегда были так умны, как сейчас!

— Думаю, что да, хотя мистер Роджерс и считает, что иногда со мной случаются промашки. По его мнению, тут сказываются года, старческий склероз, по мнению других я, как это, того..., а третьи полагают, что многое зависит от компании, с которой я вожусь. Но это неверно, потому что я никогда не был разборчив в своих знакомствах и тем не менее всегда был так же умен, как сейчас, а может быть даже и больше.

— Вы иногда в длинных предложениях теряете нить рассуждений. Вы не замечаете! Вы помните...

— Да-да, я понимаю, на что вы намекаете. Это когда я пытался разрешить тот трудный вопрос. Кленси сам заявил, что тут я был не на высоте. Впрочем, какое это имеет значение! Пока зубы цепы, мне нечего беспокоиться о своем уме — чтобы жевать, ума не надо. Но продолжайте... Я прервал вас.


— Предположим, что теперь мы с вами знаем, почему «Рильянс» победил в первой гонке, но скажите, как случилось, что эта яхта победила и во второй!

— О, так это бейдевинд.

— Бейдевинд!

— Он самый и есть. У «Рильянса» прямо крылья вырастают, когда он идет в бейдевинд. Кленси сам так говорил. Я помню его слова наизусть. Он сказал: «Когда «Рильянс» идет в бейдевинд, соревноваться невозможно. Он рвется вперед, словно толпа белых расистов при виде негра».

— Премного вам благодарен за ваши четкие разъяснения результатов гонок и за то, что вы объяснили причины поражения «Шэмрока». А то, знаете пи, чересчур много слухов ходило. Могли бы вы рассказать...

— О, нет, только не сейчас. Это займет много времени, а вы, как и я, человек занятой. Для начала мы и так много успели. Я доскажу обо всем в ближайшем будущем в каком-нибудь журнале. Как вам нравится стиль моих статей!

— По-моему, он превосходен. Исключительно простой и четкий, ясный и понятный. В нем есть одна характерная черта, прямо золотая — это слова.

— Конкретно, что вы имеете в виду!

— Вы почти никогда не употребляете длинных слов.

— О, вы заметили это! Догадываетесь, почему!

— Нет, не догадываюсь, расскажите...

— Мне платят за слово — уловили!

— Хм, не совсем.

— Сейчас объясню. В газетах вам всегда платят «построчно» — такое выражение употребляют в редакциях. Чем длиннее слова, которые вы используете в вашей статье, тем больше строчек она займет, и тем больше монет вы получите. Вполне понятно, что вы роетесь в словарях в поисках более длинных слов — ведь это ваш кусок хлеба. И, естественно, у вас вырабатывается привычка употреблять громоздкие, доходные слова — неудобоваримая привычка, так сказать. Но если вам платят за слово, то вы уже, понимаете пи, не можете позволить себе такую роскошь, как длинные слова, гак недолго дойти и до сумы. Жена и дети помрут с голода. Разве вы видели где-нибудь, чтобы я написал, скажем: «автомотовелогонки»! При двадцати центах за слово — никогда в жизни, можете не сомневаться! За счет выработанной привычки применять только самые короткие и понятные слова я могу разбить это четырехэтажное чудище на самые обыкновенные, скромные составные и получить за них почти доллар. Теперь вы поняли!


— Дв, конечно. Это прямо великолепно, право!

— Я так и думал, что вы поймете. Вы знаете, что в немецком языке слово в среднем имеет двадцать два слога! И вы догадываетесь, почему!

— Видимо, немцам тоже платят построчно.

— Правильно. Построчная оплата погубила этот язык. Здесь у вас, в Англии недавно открыли факультет Журналистики. Следовало бы указать им на эту проблему. Надо привить в сердцах будущих журналистов принцип оплаты за слово. Это значительно упростит стиль. В этом спасение нашего звучного языка. Так произошло бы даже при двадцати центах за слово. Я бы обожествил того, кто дал бы мне возможность доказать на деле, до какой степени усушки можно довести наши длинные слова при долларовом прессинге. Вам пора идти! Не уходите. Садитесь и давайте поболтаем еще. Я доведу вашу газету до финансового краха прежде, чем сломаю свой спинакер.

— Благодарю вас, вы очень добры, но, боюсь, мне нужно идти. Вы намерены быть на банкете!

— Очень хотел бы, но увы, не могу, мне пора уезжать. Я бы очень желал повидаться с сэром Томасом. Он — единственный, если не считать лорда Робертса, кого я никогда не встречал. Учтивые люди оба.

— Зачем вы отправляетесь в Италию!

— По совету врачей. Путешествие должно вернуть моей жене здоровье.

— Когда вы отплываете!

— 24 октября, на «Принцессе Ирэн» компании «Норт Джеман Лпойд».

— Корабль хороший!

— Построен по моему проекту.

— Вопрос исчерпан. До свидания.

— До свидания.