Интервью с Энделем Карловичем Пусэпом

Готовясь к этой встрече, я полагал, что цель визита придется сначала объяснять секретарю и, очевидно, это будет делом не простым, так как предстоящий разговор с Энделем Карловичем Пусэпом не имел никакого отношения к деятельности возглавляемого им министерства. В действительности все произошло иначе. Прежде всего к телефону подошел не секретарь, а сам министр.

— Не уверен, что мои заслуги как яхтсмена столь велики, что о них стоит говорить, а тем более писать. Но если хотите, приезжайте.

От гостиницы до бульвара Эстония, где находится министерство социального обеспечения республики, 10 минут ходьбы. Стараюсь использовать это время, чтобы определить вопросы, которыми можно будет ограничиться, если время нашей встречи будет минимальным.

Эндель Карлович Пусэп — человек, хорошо известный не только как член правительства Эстонии. Летчик — один из плеяды замечательных советских авиаторов, осваивавших в тридцатые годы полярные трассы. Участник первого налета наших бомбардировщиков на Берлин, совершенного летом 1941 года, в самом начале войны. Известен он и как яхтсмен: в клубе «Калев» хорошо знают маленький «Фолькбот», на котором Пусэп каждое лето уходит в море. Что ж, я тоже хожу на яхте. Не может быть, чтобы у нас не нашлось общей темы для разговора!

Секретарь пропускает меня без задержки. Кабинет министра невелик. Из-за стола навстречу поднимается коренастый человек с пышными русыми усами. На пиджаке звезда Героя Советского Союза. Эндель Карлович приглашает садиться и, не ожидая моих вопросов, сам начинает беседу.

— А я ведь начинал заниматься парусом у вас в Ленинграде. Не помню точно, году в двадцать шестом! Я тогда учился в пединституте. Ходили мы на швертботах. Забыл, честно говоря, как они назывались, вроде нынешних «эмок». Потом, к сожалению, жил в «неморских» местах, и парус пришлось на время забыть. В 1928 г. я был принят в известную тогда авиашколу в Оренбурге. Окончил ее. Работал инструктором. Тогда у нас только осваивались слепые полеты. Это и стало моей основной специальностью! Сначала учился сам, потом готовил кадровых летчиков. Позже мне эта практика сослужила хорошую службу, особенно во время полетов на севере, где я работал до самой войны. Условия в Заполярье для парусного, спорта тоже малоподходящие. Был, правда, случай — и здесь ходили под парусами. В тридцать девятом базировались мы на одном из островов. Караулили «Седов», который дрейфовал в океане. Время между вылетами было свободным, а на берегу, неподалеку от аэродрома, лежало невесть когда выброшенное морем суденышко, вроде нашего яла. Отремонтировали мы его, поставили парус и, пока была чистая вода, ходили вокруг острова. Но, конечно, гораздо чаще приходилось видеть море с воздуха. Полетов было много. В воздухе застало меня и 22 июня 1941 года. Мы с Водопьяновым находились в ледовой разведке, пробыли в воздухе часов двадцать — вдруг рация: война. Сели на Диксоне, оттуда в Москву. А через несколько дней уже принимали боевые самолеты...


— Да, но вернемся с неба на воду, — перебивает воспоминания Эндель Карлович. — Конечно, во время войны было не до спорта. Да и сразу после победы на яхту мне попасть не удалось: после ранения позвоночник был не в порядке. Долго смотрел с бережка на море. А сейчас ничего, плаваю. Водил даже эскадру из четырех яхт в Росток. В шестьдесят втором. У Рюгена попали в шторм. Пришлось зайти на Аркону. Ветер встречный, баллов девять. У берега течение. Одна яхта все же пошла и лавировала на оставшихся тридцати милях тридцать часов. Когда мы подошли к Варнемюнде, они еще не успели обсохнуть...

Рюген, Аркона, девятибалльный ветер, течение — все это мне как участнику прошлогоднего плавания ленинградских яхтсменов в Росток близко и знакомо. И гонка на Варнемюндской регате, — она, кажется, каждый раз приурочивается к штормовой погоде. Но в 1962 году, выходит, было еще похлеще, чем в 1966 г.!

— Отстаивались мы на Арконе, — продолжает Эндель Карлович, — сутки. На берегу уже стали тревожиться, выслали катера. Нас эти катера не нашли, зато оказали помощь двум яхтам, потерпевшим аварии на гонках. На обратном пути зашли в Штральзунд. Ваши яхты там не были? Места интереснейшие, но фарватер шириной двенадцать метров. Если ветер не подходящий, пройти трудно; к тому же — движение, как на проспекте. Мы там оказались почти в штиль. Одна яхта выскочила за веху и сразу оказалась на мели. Да, все-таки на нашей Балтике яхтам плавать нелегко. Я вот сейчас хожу на «Фольк-боте» и то метр двести осадка! А в шхерах, где самые интересные места, такая глубина бывает не всегда. Потому и решил я перебраться на катамаран — это будет лучше, чем «Фолькбот», и по осадке, да и по комфорту тоже...

— Катамаран? Очень интересно. А какой? И где вам его строят?

Эндель Карлович щурит глаза, поглаживает усы:

— У себя дома, сам строю. По чертежам пятого номера «Катера и яхты», проект Калинина. Только я его немного изменил — вместо сосновых поперечных связей поставил дубовые. Получится немного тяжелее, но очень уж не хочется, чтобы лодки поплыли врозь! Планировку я тоже меняю. По правому борту будет камбуз, по левому — гальюн. Думаю также, что описанный 8 сборнике катамаран будет ходить недостаточно круто, поэтому ставлю наружные кили вдоль корпусов. Боковое сопротивление они дают большое, а скорость, я думаю, понизится незначительно. В гонках ведь я выступать не собираюсь! Какие у меня планы? Что-ж кое-какие есть! В прошлом году я на «Фолькботе» был на Чудском озере. Кстати, испытывал там модель своего катамарана в одну десятую величины. Держится на воде отлично. Опрокинуть его Удалось, когда в пятибалльный галфвинд закрепили все паруса в диаметрали, и то не сразу! Будет готов катамаран — попробую его на Балтике, а потом хочу пройти по внутренним путям на Черное море. А дальше? Хочу сходить на Адриатику. Я там не раз бывал и во время войны, и после. На самолете, конечно...

Разговор наш длится уже минут сорок. Чувствую, что время, которое для него было запланировано у министра, истекает. Но не могу уйти, не задав вопроса, от которого, пожалуй, никто не удержался бы, оказавшись на моем месте:


— Эндель Карлович! А не могли бы вы немного рассказать о своей работе во время войны?

— Почему же. Могу. Служил в соединении бомбардировочной авиации. Район действий у нас был широкий — от Мурманска до Плоешти. Первый крупный боевой вылет у нас был в самом начале войны. В июле, как известно, Геббельс по радио заявил, что никогда ни одна советская бомба не упадет ни на один город третьего рейха. А восьмого августа наши самолеты были над Берлином. Сбросили мы бомбы, как полагается, но на обратном пути немецкие истребители повредили машину. Примерно, в районе Кенигсберга. С полупустыми баками кое-как перевалили линию фронта и приземлились у Чудского озера. Все остались живы. Были и другие интересные полеты, вроде рейса через океан — в США...

Благодарю Энделя Карловича за беседу. Прошу фотографию для сборника, хорошо бы у яхты или, еще лучше, у строящегося катамарана. Однако выясняется, что подходящих снимков нет.

Публикуемый снимок был сделан на следующий день в квартире Э. К. Пусэпа, одна из комнат которой, как видите, превращена в стапельную площадку. Корпуса катамарана уже готовы. Эндель Карлович заканчивает их контрольную сборку. Окончательно катамаран будет собран на открытом воздухе летом.